|
Ему было не больше сорока. Его высокий и широкий лоб обрамляли черные, как смоль, локоны, ниспадавшие с затылка почти до плеч; это были поистине роскошные волосы. Большие, темные, как ночь, глаза отличались тем особым миндалевидным разрезом, который природа создает, кажется, исключительно для восточных красавиц. Нос был слегка изогнут, но не резко; подрагивающее движение светло-розовых ноздрей выдавало могучий темперамент. Рот походил на женский, но все же был обрисован не так мягко; слегка изогнутые вниз кончики губ свидетельствовали скорее об энергичной воле. Его подбородок, одновременно и нежный, и сильный, встречается только у таких людей, дух которых противостоит звериным порывам своей натуры и настолько обуздал их, что посторонние даже не подозревают о существовании подобных склонностей. Отдельные черты этого лица можно было бы назвать красивыми, но они были эффектны лишь сами по себе, потому что в целом всем этим частям недоставало гармонии. А там, где нет гармонии, не может быть и речи о красоте. Не могу сказать, разделяли ли мои ощущения другие, но я чувствовал присутствие в этом человеке чего-то отталкивающего. Соединение отдельных красивых форм в единое целое, в котором присутствовала дисгармония, производило на меня впечатление отвратительного, безобразного. К этому примешивалось еще кое-что. Сходство с образом на рисунке Доре сразу же бросилось мне в глаза; чем больше я смотрел на этого человека, тем яснее чувствовал, что его лицо похоже на другое, когда-то и где-то мною уже виденное, притом — в обстоятельствах, отнюдь не рекомендованных к повторению. Я вспоминал, копался в памяти, но не мог уточнить ни места, ни времени, ни человека, которому принадлежало это лицо. И в последующие дни, регулярно встречая мормона по утрам и вечерам, я не смог припомнить этого, хотя чем дальше, тем больше я утверждался в мысли, что определенно встречался с очень похожим человеком, который враждебно проявил себя по отношению то ли ко мне самому, то ли к одному из моих друзей.
Всякий раз, когда мы встречались, Гарри Мелтон принимался изучать меня своим проницательным взглядом, стараясь придать ему лишь выражение обычного любопытства, однако мне казалось, что это нарочитое притворство ему нужно лишь для того, чтобы показать мне, сколь неприятное впечатление я на него произвожу. Разумеется, такие подозрения были взаимными. Я ожидал, как уже сказано, прихода судна, а Мелтон, по словам хозяина, кажется, был уверен в скором его прибытии. Тем не менее я решил не расспрашивать его, так как считал, что, связавшись с этим человеком однажды, больше не смогу от него отделаться. Было ясно, что мне, если я хочу оказаться на борту, надо обращаться лично к капитану. Но произошло событие, никак не предвиденное мною. Когда вечером пятнадцатого дня Мелтон вернулся в гостиницу, он не забрался, как обычно, в свой гамак, а подсел к нам, к хозяину и мне, потому что мы оба, что разумелось само собой, сидели за столом и играли в домино. После долгих усилий мне наконец удалось заставить дона Херонимо выиграть партию. Он, казалось, пришел от этого в восторг и сказал: — Теперь чары разрушены, сеньор. Вы же согласитесь, что я, если говорить по-честному, играю гораздо лучше вас, но счастье отворачивалось от меня по совершенно непонятным причинам. Вы постоянно забирали лучшие фишки, с моими вообще нельзя было выиграть. Но теперь все должно пойти по-другому, и я покажу вам, насколько я лучше играю. Мы сейчас же начнем новую партию! Он перевернул костяшки и перемешал их для новой игры. Я не отвечал, рассчитывая проиграть ему, если возможно, и следующую партию; но тут впервые заговорил мормон: — Как вы можете, сеньор! Разве вы не заметили, что ваш противник прилагает все усилия, чтобы ошибиться и заставить вас выиграть? Вы за всю свою жизнь не научитесь играть так, как он. Это было сказано откровенно грубо. К тому же Мелтон воспользовался простоватым выражением «сеньор», в то время как маленький человечек привык, чтобы его называли «дон Херонимо», чему придавал большое значение. |
