Он лежал на спине. Лежал на траве – острые стебельки щекотали ему шею и плечи. Руки были стянуты чем‑то, прижаты к земле. Ноги тоже. И теперь ему удалось разобрать, что висело над лицом, над головой его. Захотелось закрыть глаза, не смотреть. Но что толку?! Огромное заостренное бревно чуть покачивалось в полуметре над его носом, уходило вверх и крепилось к грубым неотесанным сваям, крепилось какими‑то жгутами, грубыми ремнями – Сергей не мог разобрать толком. И все было до того хлипко и ненадежно, что сердце замирало и хотелось кричать в голос.

Он дернул головой. Но колышки вбитые возле шеи с одной и другой стороны не давали возможности отвести голову из зоны действия страшного нависающего орудия смерти. Сергей был беспомощнее новорожденного младенца.

– Бум! Бум! Бум! – пробасило в самое ухо.

И перед глазами замаячила ужасающая харя. Ничего подобного Сергею не доводилось еще видеть. Харя была огромна, красна, пучеглаза и невероятно зубаста. Казалось, во рту не тридцать два зуба, а все сто тридцать два. И все же харя эта принадлежала человеку. Лохматому, бородатому, с расщепленным надвое носом и кольцом в губе, с ртом до ушей и узким морщнистым лбом, но человеку. Сергей ни черта не мог понять. Откуда в Москве взялся волосатый дикарь? Откуда это бревно? Почему вдруг трава, ведь на дворе зима?! И вообще – где он, что с ним?! Постепенно стало доходить, что это не дикарь с травой и бревном перенесся к нему в квартиру, а скорее наоборот. От ужасной догадки внутри все замерло. Он в плену! У кого? Где? Почему?!

– Развяжите меня! – потребовал Сергей сипло и неуверенно.

Зубов, казалось, стало еще больше, сдавленные хриплые звуки посыпались из раззявленной пасти. Дикарь отодвинулся. И Сергей смог его рассмотреть полностью. Зрелище это не принесло успокоения. Дикарь был нечеловечески здоров и больше походил на гориллу, чем на человека. Но в отличие от гориллы или любой другой обезьяны, у дикаря на груди болталась тяжеленная связка бус, составленная из камней, зубов, клыков, костей и... и желтенькой пуговицы, явной срезанной с Сергеевых джинсов. Бедра дикаря были обернуты бурой с проседью шкурой. Шкура была велика, но она не доходила и до колен верзилы, открывая кривые невероятно толстые и короткие ноги, заросшие густейшей рыжей шерстью.

– Развяжи! – повторил Сергей. И тут же понял, что не стоит просить, не поможет.

– У‑у‑у! – завыл дикарь на одной ноте. И принялся наколачивать в большой серый бубен, обшитый кругляшками‑бусинами.

Сергей дернулся еще раз, напрягая все тело. Но ничего не вышло. Он мог лишь немного приподнимать голову – до тех пор, пока колышки не упирались в уши, не причиняли острую боль. И все! Но он разглядел, что лежит совершенно голым, что с него содрали все. И это было настолько неприятно, что если бы дали на выбор возможность или освободиться, или прикрыть наготу, Сергей наверняка выбрал бы второе.

Верзила‑дикарь кончил выть и стучать. Нагнулся. И на грудь Сергею полетел маленький красненький уголек. Он упал в волосы – те зашипели, свернулись, запахло паленым. Больно обожгло кожу. Сергей вздрогнул. И при виде этого дикарь залился смехом, а потом принялся бубнить с двойным воодушевлением.

– Эй! Есть кто‑нибудь! – завопил благим матом Сергей. Никто не отозвался. И он закричал еще сильнее: – Лю‑юди!!! Спасите!!! Помогите!!!

Орал он долго. Пока не осип. Даже дикарь выпучил на него и без того выпученные глаза. И вдруг произнес тонюсенько и малоразборчиво:

– Зачем кричал? Твоя не кричи!

У Сергея вслссы дыбом встали. Он готов был уже ко всему. Но чтобы первобытный дикарь заговорил на русском, пусть и ломанном русском, это было выше всякого понимания.