Готовя роль Грозного, Федор Иванович к историку Ключевскому пойти не решился, а вот в Третьяковку ходил. На первой репетиции был Репин, рассказывал, показывал этюды, но в Грозном Репина Шаляпин не увидел образа по себе. И у Шварца в Третьяковке не увидел.

— У Чоколова есть этюд Васнецова, — подсказал Серов. — Думаю, то что нужно тебе.

Серов не ошибся.

«Псковитянка» была поставлена в Мариинском театре 1 января 1873 года. Опера показалась длинной, скучной и двадцать три года пробыла в забвении… Вот почему Мамонтов не жалел затрат и репетировал оперу серьезно.

В первой прогонной репетиции Грозный явился в доспехах. Глаза из-под шлема горели ненавистью. Он был похож на волка-оборотня, готового растерзать коленопреклоненный безмолвствующий народ.

Впечатление было жуткое, и Савва Иванович только покашливал, сдерживая восторг, да пуще брался за муштровку хора.

— Не глядите же вы на палочку дирижера! — кричал он в сердцах и, чтобы добиться жизни и правды, разбил хор на группы, приказывая одним смотреть на Гонца, другим на Тучу. И в конце концов поставил хор спиной к залу.

Тут уж возмутился хормейстер Каваллини:

— Звук теряется, без управления хор будет врать!

— Хор будет стоять в этой сцене так, как я поставил, — отрезал Савва Иванович.

Каваллини постоял, постоял и ушел, оскорбленный, за кулисы.

Но нервы сдавали и у Шаляпина.

В сцене перед хоромами Токмакова Грозный спрашивает себя: «Войти иль нет?» Шаляпин играл ханжу. Произносил реплику смиренно, тихим, полным яда голосом. Но эта первая фраза первой сцены давала настрой всему спектаклю, Федор Иванович чувствовал, как разливаются на сцене тоска и скука.

На второй репетиции тоска и скука опять хозяйничали на сцене. Шаляпин ужаснулся: такое публике нельзя показывать. Разорвал ноты, убежал в уборную, расплакался. Через минуту-другую к нему пришел Савва Иванович:

— Феденька! Ведь это царь говорит: «Войти иль нет?» Здесь надо потверже. — И положил руку на плечо.

Как молнией озарило. Кинулся на сцену. Царь! Это же царь!

— Войти иль нет?

И все, кто был на сцене, увидели: Грозный пришел.

Премьера состоялась 12 декабря. Начался спектакль странной сценой. Выехал на коне государь Иоанн Васильевич, обозрел публику, и занавес опустился. Хлопали весело — обманули, ждали пения, а царь — молчком сидит.

Но сцена пошла за сценой. Царь-изверг, узнанный дочерью, превратился в нежного, умиротворенного льва, а в следующей сцене все увидели, что это трус. Какая подлость была в этом страшном самодержце, когда он выглядывал из шатра, слыша голос Тучи, ведущего псковичей.

И вот Грозный — над трупом дочери. Муслит пальцы, листая молитвенник. Хор поет тихо, скорбно. Стонет зверь, захлебывается рыданиями…

Занавес. Жуткая тишина.

И только потом уже: рукоплескания, благодарные слезы, восторг.

Платон Николаевич Мамонтов вспоминал об этом спектакле: «Шаляпин страшно уставал, но приходил в себя, играл рубаху-парня — все ему нипочем».

В сезоне 97-го года Мамонтов осуществил постановку «Орфея».

«Частная опера воскресла, и дело по-прежнему в моих руках, — писал Савва Иванович Поленову, — но с той разницей, что в общем составе есть новое, живое и даже талантливое (даже страшно говорить это).