И поставил «Песнь Варяжского гостя».

— Боже мой! Как это все можно нарисовать, — размечтался Коровин. — Древний Новгород. Подводное царство.

— Вы мне скажите, поплывет ли по нашей сцене корабль? — забеспокоился Савва Иванович. — Помните, как дергались лебеди в «Лоэнгрине»?

— У нас машинист сцены — гений, — сказал Коровин. — У него поплывет. Сколько вот времени на все про все?

— Премьера на Рождество! — сделал невинные глаза Савва Иванович.

— Три недели?! — испугался Кругликов. — Николай Андреевич не терпит небрежности в музыке, он просил увеличить оркестр…

— Оркестр у нас мал да удал. Три недели — это три недели. Смотря как работать… Авось! Моя «авось», Семен Николаевич, добренькая, не подведет.

И пошла-поехала рождественская мамонтовская карусель. Сооружали кита с двигающимися плавниками, строили корабль, писали Подводное царство, думали, как сделать, чтобы рыбы плавали…

Жизнь тоже шла своим чередом. Приезжал Цорн, писал портрет Саввы Ивановича. Писал Савву Ивановича Врубель. У Цорна портрет как портрет, добротный, мастерский. У Врубеля все вздыблено, и это все — испуг, который тотчас рождается в душе зрителя. Стоймя стоит белая накрахмаленная рубашка, словно за горло схватила. Одна рука у Саввы Ивановича холеная, вольготная, в перстнях, другая сжата судорогой. В лице что-то от Ивана Грозного, уж такая власть! — и ужас: увидел неотвратимое, чего не отмолить. Кресло огромное, верхняя часть тела восседает, как монумент, а ноги вот-вот кинутся бежать, в ногах суетливость, нетерпение…

Понравился ли врубелевский портрет Савве Ивановичу или напугал, неизвестно. Демонизм мог льстить Савве Великолепному.

1897 год для нашей империи благополучный, значительный. Николай II «в воздаяние особых заслуг по врачеванию больных и раненых воинов» в Абиссинии 27 мая 1897 года Всемилостивейше соизволил пожаловать студентов Императорской Военно-Медицинской Академии имярек кавалерами ордена Св. Станислава 3 степени, а 7 сентября Петербург принимал Абиссинскую миссию, состоящую из русского авантюриста Николая Леонтьева, секретаря негуса Менелика и двух придворных чинов. У России появились интересы в Африке. На Востоке активность отечественной политики также никогда не угасала.

Мамонтов, изведав вкус не только славы, — это всего лишь газетный шелест, — но вкус дела, когда человек служит настоящему и будущему Отечества, теперь устремил свои взоры на Восток.

29 мая газета «Новое время» напечатала письмо Н. Михайловского (так подписал эту публикацию инженер Николай Георгиевич Гарин). Речь шла «о проектируемой постройке железной дороги вдоль западной границы Китая от Томска через Барнаул, Семипалатинск, Верный до Ташкента длиною с лишком в две тысячи верст и… стоимостью до 150 миллионов рублей».

За этим проектом стоял Савва Иванович Мамонтов. Его плечи уже лихостились без непомерной тяжести. Две тысячи верст, то, что надо. Он был уверен: великий, а главное, умный человек Витте ему, умному Мамонтову, единомышленнику, хватающему так же высоко, как сам Сергей Юлиевич, концессию на такую-то тяжкую для строительства дорогу выхлопочет и поднесет на блюдечке, с благодарностью. Кто? Кто еще осилит такое, чтоб быстро да прочно? Слава на славного работает, как верная лошадка. Над будущим радуги коромыслами сияли.

Ну а что же искусства? Разве мог Савва Великолепный ограничить себя Частной оперой?

19 июня в «Новом времени» появилось объявление: с начала 1898 года княгиня М. К. Тенишева и С.