Пришел август. Напуганная, укрывшаяся за закрытыми ставнями, правая сторона забыла о традиции. Но ее не забыли на левой.

Две дамы с той стороны, две нищие, измученные работой женщины принарядились во что могли: в бабушкины протертые капоты, в рваные соломенные шляпки с искусственными цветами и, накрасив губы, отправились по всем лачугам левой стороны собирать милостыню для осиротевших детей с правой. Не помню, много ли они собрали, но когда они принесли, что смогли, на правой стороне плакали и очень долго, стеная и всхлипывая, благодарили.

Так что я не могу сказать, что Инвалидная улица не была способна на добрые дела, и все, что будет рассказано дальше, только подтвердит справедливость моих слов. И вообще, на нашей улице могла быть райская жизнь. Если бы не женщины.

Таких женщин, какие жили на Инвалидной улице, вы сейчас не найдете. Жены балагул были такие же широкие в кости и особенно в заду, как кони-тяжеловозы их мужей. И груди на их обширных, жирных телах занимали непомерно большое место. Не было случая, чтоб наша женщина, купив новую кофточку и с трудом натянув ее на плечи, тут же не обнаружила двух рваных дыр на грудях. Кофточки лопались, а так как новую купить не всегда было по карману, то на рваное место накладывали цветные заплатки в виде розочек или листиков, и наши женщины поэтому всегда щеголяли с вышивками на груди.

Но если б они были только здоровы и могучи, то это, как говорится, еще полбеды. Женщины нашей улицы наповал опровергли поговорку: бодливой корове Бог рогов не дает. Еще какие дал! Совершенно мужская физическая сила и буйный бабий темперамент превращали их в опасный динамит.

Как точно охарактеризовал их балагула Нэях Марголин: наши бабы — огонь и от них можно прикурить, если нет в продаже спичек.

То, на что они были способны, не снилось самому отважному мужчине. Судите сами.

В семье не без урода. У приличного, самостоятельного человека балагулы Меира Шильдкрота был брат Хаим. Так вот, он был тем уродом, без которого семьи не бывает. Рыжий и здоровый, как и его брат, Хаим был непутевым человеком, и его изгнали из дому за нежелание стать балагулой, как все. Он искал легкой жизни и через много лет приехал в наш город под именем Иван Вербов и привез с собой льва. Живого африканского льва. Хаим, то есть Иван Вербов, стал выступать в балагане на городском базаре с аттракционом «Борьба человека со львом».

Ни один человек с Инвалидной улицы ногой не ступил в этот балаган. Меир Шильдкрот публично отрекся от брата и не пустил его в свой дом, хоть дом был их совместной собственностью, потому что достался в наследство от отца, тоже приличного самостоятельного человека.

Иван Вербов жил в гостинице и пил водку ведрами. Он пропивал все и даже деньги, отпущенные на корм для льва, и его лев по кличке Султан неделями голодал и дошел до крайнего истощения.

Говорят (я этого не видел и видеть не хотел), что когда Вербов боролся со своим львом, было трудно отличить, кто лев, а кто Вербов. Потому что Ивану Вербову досталась от отца Мейлаха Шильдкрота по наследству рыжая шевелюра, такая же, как грива у льва. Рожа у него была красная от водки, а нос широкий, сплюснутый в драках, и если бы ему еще отрастить хвост с метелочкой, никто бы его не отличил от льва.

Вербов, одетый в затасканный гусарский ментик с галунами и грязные рейтузы, трещавшие на ляжках, сам продавал у входа билеты и сам впускал в балаган публику. Что это была за публика, вы можете себе представить. Базарные торговки и глупые крестьянки, приехавшие из деревни на базар. Для них Иван Вербов тоже был дивом.

Закрыв вход в балаган, Иван Вербов включал патефон и, пока издавала визгливые звуки треснутая пластинка, вытаскивал за хвост своего тощего, еле живого льва, ставил его на задние лапы, боролся с ним, совал голову в пасть и, наконец, валил его на пол.