Аня выпрямилась в полный рост и едва не задела головой потолок, Анатолию же приходилось ходить все время вобрав голову в согнутые плечи что бы не задевать потолок.

Вот что увидела Аня: это была площадка с трех сторон окруженная трубами, а с четвертой бетонной стеной, под потолком мелко дрожала, то загораясь поярче, то слегка затухая небольшая, покрытая грязью, лампочка, свет от который исходил такой неживой, такой отвратительно тусклый, что лица в этом свете казались какими-то жуткими масками, покрытыми темными впадинами и серыми острыми выступами. Стул со сломанный ножкой (на ее место подложены были кирпичи) стоял у стены, там же у стены, навалены были какие-то доски, заменявшие Анатолию стол; был и матрас, конечно же грязный, изорванный, в местах разрывах торчала желтовато-серыми комьями его начинка; а когда в этом месте появились Анатолий и Аня, юркнула под одну из боковых труб тощая мышь.

И еще в этом аду, созданным какими-то безумными творцами, была картина. Она, нарисованная на большом листе белого картона, стояла, прислоненная к стене, на тех самых досках, заменявших Анатолию стол. Картина была нарисована цветными карандашами, останки которых валились в беспорядке подле нее. Аня как только увидела эту картину так быстро подошла к ней, с жадностью вглядываясь, в каждую черточку, в каждый штрих.

Анатолий проговорил, несколько смутясь:

- Ну как?... Я так знаете хмм... были бы у меня получше карандаши или краски, да белый лист... ну вот видите что получилось... ну как вам?

Аня молчала. Внимательно, с умилением вглядывалась она в этот лист картона поставленный на грязных досках и казалось ей что это окно - окно в иной мир. Там видела она ласковые прозрачно золотистые волны моря, которые с ласкающим душу и сердце, шепотом, ложились на прибрежный мягкий песок. Огромный, словно, наполненный горячим золотом, многогранный алмаз, диск солнца, коснулся уже где-то вдали края моря и вокруг него кружили чайки и темноватые, испускающие по бокам бирюзово-золотистое сияние облачка, словно воздушные корабли застыли в небесной лазури. А на берегу стоял уютный домик, на пороге которого сидела девушка, обнимавшая в руках большой букет цветов, целый луг которых раскинулся прямо за домом. А среди золотистых волн виднелся и парус, и рыбацкая лодочка, и кажется даже маленькая фигурка рыбака сидевшего в ней. Были еще и горы, они своими снежными, окрашенными уже в закатное золото, шапками, возвышались где-то далеко-далеко, над полями и над лугами...

Такова была эта картина. Глядя на нее Аня на время забыла обо всем: забыла о том где она находится, забыла о том что спешила до этого куда-то, забыла и не слышала уже отвратительного гула исходящего из труб, и отвратительный тусклый, помойный свет заливающий этот жуткий подвал словно бы померк для нее; теперь видела она свет иной, исходящей из этого окна в светлый мир, и слышала она ровный, такое, теплое и печальное, вечное пение волн морских, ласкающих берег, и видела, и чувствовала она все это... Хотя... картина эта вовсе не была совершенно, и скупой и холодный ценитель искусства сказал бы что некоторые черты в ней лишние, некоторые штрихи неточны... Но что какие-то отдельные штрихи - для Ани тот мир был прекрасен, совершенен, могла ли видеть она в нем, гармоничном и возвышенном, какие-то отдельные неточные штрихи - вот весь мир который окружал ее был создан из отвратительных, извращенных, кривых штрихов...

Анатолий закашлялся. Согнулся весь в три погибели, тощее тело его сотрясалось от глухих ударов которые рвались из его груди, казалось он вот-вот, должен был развалиться на части. И Аня резко обернулась и подбежала к нему, осторожно обхватив за плечи, от чего весь он вздрогнул, передернулся даже:

- Анатолий... Толечка, что с вами? - спрашивала она и на глаза ее навернулись слезы и заблистали они словно два солнышка, сердце ее стучало быстро-быстро, и все быстрее и быстрее словно бы желая вырваться из тела, тесно ему стало в груди, что-то большое, необъятное как тот мир который увидела сквозь окошечко проделанное Анатолием в стене, рвалось из души ее и жаждало обнять, расцеловать, подхватить, унести вместе с собой этого изнуренного голодом и холодом человека.