Помните?

    А потом, когда солнце поднялось окончательно, мы переглянулись, подмигнули друг другу, и оба поняли – пора. Хоанга сладко потянулась, дав мне ощутить, как играют под ее шкурой гибкие мускулы, как бурлит в них нерастраченная, веселая сила, требуя выхода!

    Мы встали и пошли.

    Куда глаза глядят.

    Ранние прохожие спешили мимо, по своим прохожим делам. Кое-кто вдруг шарахался в сторону, изумленно охая, спешил убраться подальше, но когда я пару раз оглянулся, то вдруг увидел улыбки. Мечтательные, изумленные, робкие… всякие. Улыбки пробивались сквозь обыденность лиц первой травой, упрямо расталкивающей серую плоть асфальта – на день, на час, на миг, а там будь что будет! опомнитесь! – Чудо задевает вас жарким боком, Чудо тихо порыкивает, требуя уступить дорогу, Чудо мягко ступает по мятым бумажным стаканчикам и вчерашним окуркам, как вам не ступать никогда, или нет – сегодня вы дойдете до угла летящим шагом, забыв себя, того себя, о ком следовало бы вообще никогда не вспоминать.

    И тогда я подумал, что теперь знаю, как выглядят нимбы вокруг голов святых.

    Тех святых, что в миру зовутся юродивыми.

    Ведь так?!

    – Ну… – обалдело вылупился на нас похмельный мужичок со скамейки, служившей ему кроватью. – Может, и так… во дают!

    И зачем-то одернул мятый пиджак.

    Вот, судорожно доставая из кобуры пистолет, подбежал усатый старшина. Резко остановился метрах в десяти, суетливо рванул затвор, забыв снять свой «макаров» с предохранителя.

    – Гражданин, немедленно отойдите! Вы что, не видите, кто рядом с вами?.. Сейчас я буду стрелять!

    – Вижу я все прекрасно, старшина, – улыбаюсь я ему. – Только ни в кого вы стрелять не будете. Не в кого тут стрелять. Понимаете?

    И становлюсь боком, чтобы загородить от старшины мою Хоангу. С него станется, пальнет наобум…

    Старшина теряется и почти сразу находится.

    Сказывается выучка.

    – Почему без намордника? И без поводка? Не положено!

    Я честно пытаюсь представить себе Хоангу на поводке и в наморднике – в результате чего начинаю хохотать.

    – Ну я… мне тово… сообщить придется! – Старшина сконфуженно пятится, тыча пистолетом в кобуру, безнадежно промахиваясь; и на усатом лице его помимо воли начинает проступать простодушная улыбка.

    Увидел наконец!

    Я машу ему рукой, и мы идем дальше.

    И нам совершенно все равно, сообщит старшина куда-нибудь или нет. От нас не убудет.

    Мы идем по просыпающемуся городу, моя рука лежит на спине Хоанги, и нам обоим хорошо.

    Видите? – это мы.

    А это вы.

    Наконец мы сворачиваем в переулок, в котором я живу. Хорошо, что жена вчера убрала квартиру, – стыдно было бы привести Хоангу в тот захламленный вертеп, который обычно представляет из себя наше обиталище. Но сегодня – другое дело. Жена как чувствовала, умница!

    Все-таки не зря я бредил тиграми всю свою сознательную жизнь! Жена сама не раз покупала мне календари и открытки с усатыми мордами, полными сурового обаяния, – и теперь она ничуть не удивилась.

    – Нашел свою ненаглядную? – Брови ее шутливо хмурятся.