— Так ты ступай назад и попроси, чтобы тебе на записке написали.

— Да неужто вы не можете так дать? Дайте что-нибудь. Ей от синяка. На дворе она натолкнулась, ну и зашибла лоб.

— Свинцовой примочки, что ли?

— Нет, не свинцовой примочки.

— Ступай, ступай с богом… Спроси хорошенько, чего нужно, и потом приходи.

— Скажи на милость, какая неудача! Забыл… — разводит руки дворник.

На скамейке кухарка рассказывает кучеру:

— Только из-за того и живу у ней, миленький; что лекарствия всякого у ней много, а то уж такая капризная, такая капризная барыня, что и не приведи бог.

— На что тебе лекарство-то? — спрашивает кучер.

— Да я сама женщина хворая: то у меня зубы, то у меня живот… А у ней то ноги пухнут, то в глазах темнота. Вот я лекарствами-то ейными и лечусь. А доктор таково много-премного ей заказывать велит.

— Смотри, чтобы тебя доктора-то не испортили. Для господ они, может быть, и хороши, а уж для простого человека хуже нет…

— Да я, миленький, не у докторов лечусь. Я сама. А только снадобья-то докторские потребляю. Какие он ей пропишет, те и потребляю. Вот вчера прописал он ей примочку для глаз, а у меня к вечеру живот защемило. Сижу и разогнуться не могу. А выпила, благословясь, ложечку ейной примочки — и как рукой сняло. Всю ночь спокойно спала. На прошлой неделе, то же самое с зубом… Ну, вот просто смучилась вся. И утюгом-то щеку грела, и обвязалась я вся в вату — не унимается и все тут. Вдруг на мое счастье приезжает к ней доктор и прописывает ей мазь для ноги. Взяла я этой мази на ватку, положила себе на зуб — и как рукой все сняло. Да что, голубчик… Столько у нас этого лекарства, что я даже и всех на дворе-то нашем ейным лекарством лечу. Вчера полковницкую прачку от поясницы вылечила. Дала ей такого беленького спирту на сахар — и с двух разов женщина перестала маяться.

— А вот у нас так совсем наоборот. Насчет всего сквалыжничество, — сказал кучер. — Овес так словно у него драгоценность какая. Гарнцем в неделю не попользуешься. Каждое утро на конюшню ходит и сам смотрит. Ей-ей… Да что овес! Лакей жалуется, что стеариновые огарки у него отбирает, копит и потом продает. А про лекарство и говорить не стоит. И сам и сама здоровы как черти. А как заболят — сейчас ведро воды холодной, и водой лечатся.

— То есть как же это, мой миленький, водой-то? — спросила кухарка. — Наговаривают они на нее что ли?

— Нет, без знахарки и без знахаря. Потребуют ведро воды, намочат ею полотенце, да и трутся. Стакан внутро хватят, да стакан по шкуре разотрут. Да так раз по десяти в день. Тем и лечатся. Вот какова их жадность пронзительная. Не знаю, как они сегодня-то решились в аптеку за снадобьем послать. Нет, у нас насчет всего туго: и насчет огарков, и насчет лекарств, — закончил кучер.

— Так вы, голубчик, вот что… Вы ко мне приходите, когда ежели какое щемление у вас под сердцем или что… — подхватила кухарка. — Я завсегда с удовольствием. У меня и посейчас в кухне между дверей на лестницу восемь банок с лекарством стоят. Вы ведь из Денисова дома, от анжинера?

— Да, из Денисова дома.

— А мы на углу в Семеновом доме живем. Это через дом будет. Я у полковницы, в семнадцатом номере. Придите на двор и спросите дворников: где, мол, тут Катерина полковницкая живет? Всякий сейчас укажет.

— Спасибо. Забежим. Сам-то я редко… Потому, в час сказать, почитай что совсем не хвораю, а вот жена у меня то и дело недужится, Да вот и сегодня… Надорвалась она, что ли, либо нутро себе стряхнула, а с самого утра жалится.