Я порвала начатое было письмо и отправилась на конюшню, чтобы оседлать кобылу Ванду, которую я облюбовала после приезда. Я будто бы запуталась в паутине детства, и мне казалось, что моя жизнь всегда теперь будет беспросветно унылой.

Но уже не за горами был день, когда Габриел Рокуэлл и Фрайди вошли в мою жизнь…

В тот день, как обычно, я поехала верхом на вересковую пустошь, галопом пронеслась по торфяникам и выехала на каменистую дорогу. Тут я и увидела женщину с собакой. У собаки был такой жалкий вид, что это заставило меня придержать лошадь. Это было трогательное худенькое существо с веревкой на шее. Я всегда любила животных и не могла спокойно видеть, как они страдают. Женщина, как я поняла, была цыганкой. Это меня ничуть не удивило, тут их много бродило от табора к табору по полям. Иногда они приходили к нам в дом, продавали вешалки для одежды, корзины или предлагали вереск, который мы могли бы набрать и сами. У Фанни просто терпения на них не хватало. «Они ничего от меня не дождутся, — говорила она. — Они просто ленивые, никчемные людишки — большинство из них»!

Я остановилась возле женщины и спросила:

— Почему вы не возьмете его на руки? Он такой слабенький, что не может идти сам.

— А вам-то что? — бросила она в ответ, проницательно взглянув на меня своими маленькими блестящими глазками из-под спутанных черных с проседью волос. Но тут выражение ее лица изменилось. Она успела заметить мою нарядную «амазонку», хорошо ухоженную лошадь, и в ее взгляде появилась алчность. Ну как же, я была госпожой, а значит, с меня можно было кое-что содрать. «У меня во рту не было ни куска сегодня, да и вчера тоже… Ей-Богу, я не вру».

Однако, глядя на нее, нельзя было сказать, чтобы она голодала, а вот что касалось пса, сомневаться в этом не приходилось. Это была маленькая дворняжка, с примесью терьера; несмотря на плачевное состояние, глаза у нее были живые. Меня до глубины души тронуло то, как она смотрела на меня; мне почудилось, будто взглядом она умоляет спасти ее. Что-то притягивало меня к ней с первых же мгновений, и я уже знала, что не смогу бросить ее в беде.

— Эта собака выглядит такой голодной, — заметила я.

— Господь с вами, леди, у меня и куска не было за последние два дня, чтобы поделиться с ней.

— И веревка делает ей больно, неужели вы не видите? — продолжала я.

— Я только так и могу с ней сладить. Я бы понесла ее, да сил нет. Мне бы немного поесть, тогда бы силы вернулись.

В порыве я сказала:

— Я куплю собаку. Даю вам за нее шиллинг.

— Шиллинг? Ну что вы, леди, я не могу расстаться с ней. Это ведь мой дружочек… — Она наклонилась к собаке, та съежилась, и мне сразу стало ясно, как обстояли дела на самом деле. Теперь уже я твердо решила, что не отступлюсь. — Время сейчас тяжелое, правда, малыш? — продолжала она. — Но мы с тобой слишком долго были вместе, чтобы расстаться… за шиллинг.

Я поискала в карманах деньги, не сомневаясь, что в конце концов она согласится отдать ее за шиллинг, так как ей пришлось бы продать много вешалок, чтобы столько заработать. Но цыганка есть цыганка, она должна сначала поторговаться. И тут, к своему ужасу, я обнаружила, что вышла из дома без денег. В кармане моей «амазонки» был испеченный Фанни пирожок с мясом и с луком, который я захватила с собой на случай, если не вернусь к завтраку. Но за пирожок цыганка вряд ли отдаст собаку. Ей нужны были деньги, у нее уже глаза заблестели при одной мысли о них.

Она пристально наблюдала за мной, собака — тоже. Глаза у нее стали хитрыми и подозрительными, а у собаки — просто умоляющими.

Наконец я отважилась:

— Послушайте, я вышла без денег…

Она недоверчиво скривила губы.