— Вы, сэр.

Да, точно, это я научил.

— Это неприлично. Позвольте мне.

— Мы женаты, — вспыхивает она.

— Да, но… — Я чувствую себя слишком несчастным, чтобы спорить, и оставляю ей контроль над одеялом и моей анатомией. — Хорошо.

Я крепко зажмуриваюсь.

— Я не могу разглядеть… — говорит она.

Я произношу слова, от которых потом (если выживу) со стыда сгорю, но сейчас это меня мало волнует.

— Отодвиньте… вы знаете, я показывал вам, когда мы…

— Конечно.

Я благодарен ей за сухость тона.

— Ой!

— Простите.

Случилось невероятное. Не могу в это поверить — я у врат смерти, притирание ужасно жжет, и все же прикосновение Шарлотты пробуждает меня.

Господи, она смеется.

— Извините, — говорю я натянуто. И ухудшаю положение, тычась мужским естеством ей в руку. — Иногда это случается без всякой причины, это ничего не значит. Ну, в общем, в этом нет ничего дурного, он сам опустится, это…

— Шшш. — Она касается моих губ тканью, заставляя замолчать.

Глава 12

Шарлотта

Я сказала ему, что он не умрет, и он, кажется, был разочарован.

Но сама я не слишком уверена, что он не умрет. Даже при том, что одна его часть весьма жива, у него сильная лихорадка, и я боюсь за него. За несколько часов после нашего возвращения домой ему стало гораздо хуже, он очень болен, и, подозреваю, только гнев и ревность держали его на ногах большую часть дня. Я особенно встревожилась, когда он впал в беспокойный сон. Он смотрит мимо меня так, словно кто-то еще вошел в комнату. Его глаза лихорадочно горят, он произносит одно слово: «Мама». Ведь умирающие зовут своих матерей?

Возвращается Робертс с лакеем, которому я велела принести ячменный отвар. Лакей выносит горшок. Мы с Робертсом стоим рядом у кровати, Шад бредит во сне.

— Я сказала ему, что это ветрянка.

Робертс кивает.

— Он очень расстроен. Думаю, что он предпочел бы оспу.

Робертс позволяет себе улыбнуться:

— Внизу все плачут и молятся.

— Выдайте вечером всем по дополнительной порции эля.

— Спасибо, миледи. — У меня такое ощущение, что Робертс ждал этого распоряжения.

После этого мы начинаем вежливое препирательство хозяйки и слуги о том, кто будет сидеть с Шадом. Робертс обедал, я нет. Он, давно опекающий хозяина, неохотно соглашается, что я буду сидеть с Шадом этой ночью. Лакеи способны сделать это, указывает он.

Да, но я его жена и я клялась чтить его в болезни и в здоровье.

Робертс самым вежливым образом настаивает, что это его работа, и я позволяю ему занять пост, пока обедаю.

Выходя из комнаты, я оборачиваюсь.

— Робертс, не знаете, дети болели ветрянкой?

— Очевидно, да, миледи, так говорит миссис Прайс.

— Хорошо.

Обедать мне еще рано, да я и не хочу есть. Потом я вспоминаю, что мы договорились пообедать с Энн и Бирсфордом, и велю принести лампу в кабинет Шада, чтобы написать им записку. Сев за маленький столик — письменный завален бумагами, — я пишу новую записку Мэрианн и благодарю ее за лекарство. Я сообщаю, что оно принесло облегчение, и, покусывая перо, пытаюсь придумать, как, излишне не волнуя ее, предупредить, что брат тяжело болен. Она с замечательным спокойствием отнеслась к ветрянке собственной дочери. Как она сказала, ребенок хорошо себя чувствует, но вид у девочки ужасный.

Я останавливаюсь на том, что Шад уснул, но лихорадка не отступает, и что об остальном я напишу утром.