Я останавливаюсь на том, что Шад уснул, но лихорадка не отступает, и что об остальном я напишу утром. Я посылаю лакея с записками, откидываюсь на спинку кресла и осматриваю кабинет — мужское святилище, где Шад занимается личными делами.

Естественно, мне не терпится пошуровать вокруг и что-нибудь узнать. Кроме того, Шад будет благодарен за аккуратно сложенные бумаги. Поэтому, закрыв дверь — не хочу, чтобы слуги видели, чем я занимаюсь, — я приближаюсь к его столу.

Пара миниатюр выскальзывает из груды бумаг, когда я касаюсь ее. Одну я узнаю по портрету в столовой, это мать Шада. На другой, судя по заткнутому под стекло клочку бумаги и пряди волос, его брат Фредерик, который умер несколько лет назад, когда Шад был в море. Кажется, миниатюрного портрета отца нет.

На рукоятке изящного ножа из слоновой кости выгравированы корабль и надпись «Корабль военно-морского флота его величества «Арктур»». Насколько я помню из довольно трудной, беседы с капитаном Карстэрсом, этим судном командовал Шад. Интересно, кто сделал нож? Задумавшись, я замечаю другие вещицы из дерева и слоновой кости на столе и на каминной полке. Некоторые тонкие и изящные, другие говорят об энергии и отсутствии школы. Я беру птичку и переворачиваю ее. Внизу надпись, такая мелкая, что мне понадобилась лупа, чтобы прочитать слова. «Сделано сегодня, 7 июня 1807, Джоном Речингом, моряком корабля «Арктур»».

Я рассматриваю другие подарки с подобными надписями капитану Трелейзу от моряков и офицеров «Арктура». Все датированы началом июня, почти два года назад, когда Шад узнал о смерти брата и оставил свой пост во флоте, чтобы заняться делами семьи. Несколько надписей сообщают, что вещи сделаны из древесины судна, которое получило повреждение во время недавнего захвата французского корабля.

Я улыбаюсь довольно дерзкому изображению русалки и задумываюсь о том, многие ли из этих мужчин остались живы. Было ли это излияние чувств к уходящему капитану искренним, или это приказ одного из офицеров? Надеюсь, они любили Шада. Шад никогда ничего не говорил о своей жизни в море. Я никогда не спрашивала. Но как только он поправится, обязательно спрошу.

Я просматриваю бумаги на его столе. Он написал сестре, Бирсфорду, Карстэрсу, Робертсу и другим, чьи имена мне незнакомы. Письма запечатаны, на каждом написано и подчеркнуто «В случае моей смерти». Почерк угловатый и твердый.

Я аккуратно складываю письма. У меня трясутся руки. И возникает соблазн бросить письма в огонь. Он не написал мне.

На столе копия завещания, какие-то счета, письмо, касающееся дел поместья, пара писем от претендентов на должность наставника детей. О Господи, что будет с его детьми, если он…

Я просматриваю завещание. К моему облегчению, детям, которые останутся на попечении Сьюзен и Мэтью Прайса, завещаны щедрые суммы.

Нет никакого упоминания, что я буду каким-то образом вовлечена в их воспитание.

Если он умрет, то нашего брака будто и не было. Опершись локтями на стол, я прячу лицо в ладони. Не знаю, как долго я так сидела, но, в конце концов, шевельнулась, и что-то скрипнуло у меня под ногой. Нагнувшись, я поднимаю смятый лист бумаги.

Я разглаживаю его. Почерк неровный, на бумаге большая клякса, строчки бегут вкривь и вкось. Я не уверена, черновик это или Шад писал в приступе безумия.

«Моя дорогая жена, моя возлюбленная, какое горе, что я не сказал вам прежде, как страстно люблю вас, поскольку теперь понимаю это. Я молю Бога, что вы беременны, и тогда у вас останется память обо мне. Если родится мальчик, назовите его в честь моего отца и брата Фредериком, как требует семейная традиция.

Шарлотта, постарайтесь думать обо мне хорошо, когда меня не будет. Поцелуйте за меня детей и…»

На этом месте письмо обрывалось.

Он любит меня? О Господи, я не знаю, смеяться или плакать.