— Да. Ты разбил ей сердце, Генри. — Мои слова немного пристыдили брата.

— Мы возвращаемся в гостиницу, — говорит Шад. — Я не могу позволить лошадям стоять. Куда вы, Шарлотта?

— Вернуть чашку. — Я нахожу женщину, которая мне ее дала, и отдаю ей чашку. Особа сильно навеселе, она с чувством меня обнимает.

Когда я возвращаюсь к джентльменам, оба рассматривают нож Шада и увлеченно беседуют.

— Хороший клинок и, готов поклясться, не раз бывал в деле, — говорит мой брат.

Шад кивает.

— Я пользовался им, когда брал на абордаж вражеские суда. В такой тесноте для шпаги места нет. Я считаю, что лучше…

Мне никогда не понять мужчин.

— Мы можем сосредоточиться на главном деле, господа?

— Хорошо.

Мы пешком отправляемся в гостиницу, Шад ведет под уздцы лошадей, а мой брат рассказывает, как он встретил Энн, навещая друзей в провинции, и влюбился в нее.

— Я вспомнил, как она приезжала к нам, когда мы были детьми, и она сказала, что наше новое свидание почти походило на встречу с повзрослевшим братом. Энн очень надоело положение экономки и одиночество. Конечно мы стали очень близки, и одно повлекло за собой другое, — закончил Генри. — Я не мог жениться на ней, поскольку нуждался в деньгах. Никогда мне не было так плохо, как в тот день, когда я узнал, что она наследовала состояние своего пожилого родственника.

— Но ты мог жениться на ней до того, как она встретила Бирсфорда.

Генри смеется над моим негодованием:

— У меня были кое-какие трудности, разве ты не помнишь, Шарлотта? Кроме того, Энн не стала бы иметь со мной дела, ведь она решила выйти за Бирсфорда.

— Насколько я помню, ты был занят несколькими леди. Ты болван, Генри. — Мы сворачиваем во двор гостиницы. — Она, вероятно, знала, что тебя интересуют ее деньги.

— Да, — стыдливо подтверждает мой брат, — но я действительно люблю ее. По крайней мере, думаю, что люблю. Когда она сказала мне, что беременна, я ответил, что ребенок…гм…

— Эмма.

— Что Эмма не мой ребенок. — Он обращается главным образом к Шаду, делая попытку получить мужскую поддержку. — Так бывает, знаете, при таких обстоятельствах. Иначе… ну, в общем, это чертовски неудобно.

— Как ты мог! Негодяй! — Я, к удовольствию толкающихся во дворе конюхов и пассажиров, влепила брату пощечину.

Прибыла очередная почтовая карета, так что у нас обширная и благодарная аудитория.

— Да уж. Это почти так же неудобно, как погубить женщину, — говорит Шад, еще не уловивший невосприимчивость моего брата к иронии. — И если бы я ударил вас, Хейден, что испытываю большое искушение сделать, то красной отметиной на физиономии вы бы не отделались. Здесь миссис Хейден, — добавляет он, отдав поводья конюху.

— О Господи! — бормочет Генри, потирая красную щеку. — Как мама, Лотти?

Я пожимаю плечами.

— В основном по-прежнему. Папа ей совсем не помощник. Позволь, я пойду вперед и скажу ей, что ты здесь.

Когда мы поднимаемся наверх, я с удивлением вижу, что Энн завладела вниманием трех молодых красавцев: один рисует ее, второй восхищается ею, третий пишет и зачеркивает слова на клочках бумаги, периодически запуская руку в безупречные локоны. Подозреваю, он сочиняет о ней поэму. Эмма ползает по комнате под бдительным оком тети Ренбурн, которая направляет ее тростью, как пастух — ягненка.

Мама сидит за столом в компании бутылки.