— Хэнк поведал мне, как мы наводили ужас на Крокетт, и я не представляю, чтобы мы не разрисовывали водонапорную башню.

— Да, два раза, — лаконично уточнила Эмили.

— Два раза? А что, сразу как следует сделать не удалось?

— Именно. Поэтому отцы города потом заставили вас покрасить ее.

— Ну, наши дети ничего подобного делать не будут.

— Это с твоими-то генами? — фыркнула она.

— Теперь уже поздно что-либо предпринимать, остается только молиться, — ответил он, выразительно глядя на ее живот.

Ник принялся выгружать из пакетов контейнеры с едой. Глядя на яства, он решил, что будет придерживаться греческой кухни весь месяц. Долма, спанакопитас, муссака... десяток различных блюд, плюс два салата и медовый десерт.

— Многовато что-то, — сухо сказала Эмили.

— Я хотел заказать то, что ты любишь. Кроме того, мы же с утра ничего не ели. Это не очень-то полезно для здоровья, особенно тебе — ведь ты должна есть за двоих.

— За двоих, а не за восемнадцать человек. А как получилось, что Хэнк привез заказ, ведь он на дежурстве?

— Обеденный перерыв. Нам повезло, что его машина с сиреной не потребовалась для более серьезного дела, чем выезд на водонапорную башню. — Ник отломил кусок медового пирога с фруктами и поднес его ко рту Эмили. — Открой рот.

— Ммм. Мне нравится.

От его теплой улыбки она вся задрожала. Сегодня вечером он был какой-то особенный. Эмили не могла определить, в чем именно состояла разница, но она определенно имелась. Начинает что-то вспоминать? Если так, то лучше рассказать ему обо всем прямо сейчас, пока он не стал строить домыслы.

— Ник, есть несколько вещей, о которых тебе надо знать.

— Нет ничего, что не могло бы подождать. — Он пристально посмотрел на нее. — Правда ведь, Ангел?

Она проглотила комок в горле и сказала: — Правда. — А сама подумала про себя: трусливый заяц.

— Ну иди, садись. Я принесу тебе молока и начну расставлять закуски.

Ник смотрел, как Эмили маленькими глотками запивает пирог. Сегодня вечером она была необычайно тихая, и он знал, что она ищет возможность рассказать ему всю правду об их браке.

Но, черт возьми, в чем эта правда? Все изменилось. Они не смогут опять быть только друзьями. Он хотел, чтобы она продолжала смотреть на него как на желанного мужчину.

Он поерзал в своем кресле. Эмили была необыкновенно мила, но и страшно упряма. Она решила воспитать ребенка сама, и, если он, Ник, не будет достаточно осторожен, его немедленно выпроводят в Сиэтл с вежливым приглашением приехать как-нибудь... Когда-то, может быть, его бы это вполне устроило, но не теперь.

Первые капли дождя, застучавшие по крыше веранды, известили о приближении грозы. Он посмотрел на потолок, раздумывая, достаточно ли хорошо отремонтирована крыша, не будет ли протекать.

Эмили облизала пальцы и откинулась в кресле.

— Спорю на что хочешь, я сегодня поправилась не меньше чем на десять фунтов. Видишь, какой живот? В два раза больше.

Ничего у тебя не получится, Ангел, подумал Ник, посмеиваясь про себя. Ему было совершенно все равно, даже если она поправится на сто фунтов. Она и тогда будет прекрасна. Он смотрел на нее в пляшущем свете свечей.

Неважно, что она думает, он-то совершенно не жалеет о том, что между ними произошло. Может быть, жаль только времени: он заманивал ее в постель так долго — целых двадцать пять лет!

— И совсем ты не толстая, — мягко ответил он. — Но месяца через два нам придется что-то придумывать.

Она сонно посмотрела на него.

— Придумывать?

— Ну да.