– Кто были эти люди, на пленке, пап?

– Думаю, сербы. Но я не уверен. Надо дать послушать специалистам, они смогут сказать точно.

– И что тогда? Вы их арестуете и посадите в тюрьму?

– Не знаю, милая. Их не так‑то просто найти.

– Но ведь их же надо отправить в тюрьму, правда?

– Конечно.

– И все‑таки, как ты считаешь, что имела в виду Франческа, когда говорила про своего отца? – Тут Кьяру вдруг осенило, и она проговорила испуганно: – Неужели это он все снимал?

– Нет, конечно. Я уверен, что это не он.

– Тогда что же она имела в виду?

– Не знаю. Это мне только предстоит выяснить. – Дочка сосредоточенно пыталась завязать уши собаки узлом. – Кьяра?

– Да, папа? – Она подняла глаза и посмотрела на него с таким видом, словно ждала, что он произнесет слова, от которых все сразу встанет на свои места, все сделается легким и понятным, будто ничего и не произошло.

– Знаешь, мне кажется, тебе не стоит больше разговаривать с Франческой.

– И расспрашивать никого тоже больше не надо?

– Да, не стоит.

Она помолчала, обдумывая его слова, а потом спросила нерешительно:

– А ты на меня не злишься?

Брунетти склонился над ней:

– Нет, разумеется, нет. – Он не был до конца уверен, что голос не выдаст его эмоций, поэтому сделал паузу и сказал: – Смотри, как бы твой Гав опять без уха не остался.

– Смешной он у меня, правда? – спросила Кьяра. – Видел ты где‑нибудь псов с такими вот проплешинами?

Брунетти щелкнул собачку по носу и сказал:

– А как думаешь, часто собачек жуют, как это делала в детстве одна наша общая знакомая?

Она улыбнулась, выбралась из‑под одеяла и свесила ноги с кровати.

– Ладно, надо уроки делать, – объявила она и встала.

– Ну и правильно. А я пойду с мамой поболтаю.

– Папа, – окликнула она его, когда он направился к двери.

– А?

– И мама на меня тоже не злится?

– Кьяра, – проговорил он, чувствуя, как предательски задрожал его голос, – ты наша с мамой самая большая радость. – И добавил твердым тоном: – А сейчас за уроки. – И, дождавшись ответной улыбки, вышел из ее комнаты и закрыл за собой дверь.

Паолу он нашел на кухне. Она стояла у раковины, в руках у нее жужжал комбайн для резки овощей. Когда Гвидо зашел, жена взглянула на него и сказала:

– Пусть хоть потоп, хоть конец света, а ужин должен быть на столе, правильно? – Она улыбнулась, и у Гвидо камень свалился с души. – Как там Кьяра?

– Села делать уроки. А что там у нее на душе, не знаю. Ты сама‑то как думаешь? Ты же ее лучше знаешь.

Она сняла руку с кнопки кухонного комбайна и пристально на него посмотрела. Потом снова нажала: кухня наполнилась гулом. Только когда она закончила и машинка перестала жужжать, Паола спросила:

– Ты что, действительно так считаешь?

– Как «так»?

– Что я знаю Кьяру лучше, чем ты?

– Но ведь ты ее мать, – сказал он так, будто это что‑то объясняло.

– Надо же, Гвидо, каким ты иногда бываешь простофилей! Да вы с Кьярой – две стороны одной монеты!

Услышав это, он внезапно ощутил ужасную усталость. Он выдвинул один из стульев и присел к столу.

– Кто знает? Она ведь еще маленькая. Может, забудет.

– А ты сам сможешь это забыть? – спросила она, усаживаясь напротив него.

Брунетти покачал головой.