Она кивнула:

– Шеф уже минут десять по телефону разговаривает с мэром.

– Кто кому позвонил?

– Мэр ему. А какая разница?

– Есть разница. Если мэр позвонил ему, значит, у нас по этому делу ничего нет.

– Как так?

– Если бы он позвонил мэру, это означало бы, что сам он уже в чем‑то уверен и может заверить мэра, что у нас имеется подозреваемый или вот‑вот будет чистосердечное признание. А раз мэр звонит ему, это значит, что покойный был важной птицей и они хотят получить результат как можно скорее.

Синьорина Элеттра закрыла журнал и отодвинула его на край стола. Брунетти вспомнил, что поначалу, только‑только устроившись на это место, секретарша прятала журналы в стол, когда не читала, а теперь вот даже обложкой вниз не переворачивает.

– В котором часу он пришел? – спросил Брунетти.

– В восемь тридцать, – ответила она и тут же, не дав Брунетти задать следующий вопрос, добавила: – Я была уже здесь и сказала ему, что вы появились с утра и сразу ушли – якобы чтобы поговорить со служанкой Леонарди.

На самом деле Брунетти уже успел поговорить с этой женщиной вчера днем. В тщетных попытках получить от нее какую‑нибудь новую информацию по делу о строительстве автотрассы.

– Спасибо, – откликнулся он. Гвидо не раз задавался вопросом, как синьорине Элеттре – барышне, очевидно всегда любившей приврать, пришла в голову мысль работать в полиции.

Она опустила голову и увидела, что красная лампочка на телефоне перестала мигать.

– Все, положил трубку.

Брунетти кивнул и повернулся спиной к столу. Он постучал в дверь, дождался, пока Патта выкрикнет «Войдите», и вошел к нему в кабинет.

Хотя вице‑квесторе и приехал на работу рано, он явно успел затратить уйму времени на туалет: в воздухе витал резкий запах какого‑то лосьона после бритья, красивое лицо сияло. Галстук у него был шерстяной, костюм шелковый – вот так, никто не назовет вице‑квесторе рабом традиций.

– Где вы были? – спросил Патта вместо приветствия.

– У Леонарди. Думал поговорить со служанкой.

– Ну и?..

– Ей ничего не известно.

– Это совершенно не важно, – нетерпеливо заметил Патта и указал ему на стул. – Садитесь, Брунетти. – Он сел, и Патта продолжил: – Уже знаете?

Уточнять, что, собственно, он должен знать, было излишне.

– Да, – сказал Брунетти, – как это произошло?

– Кто‑то застрелил его вчера вечером в поезде Турин – Триест. Два выстрела с очень близкого расстояния. Оба в туловище. Одна из пуль, должно быть, задела артерию – крови было просто море.

«Ага, – подумал Гвидо, – раз Патта говорит „должно быть“, значит, вскрытие еще не проводили и это только его догадки».

– Где вы были вчера вечером? – поинтересовался Патта, и это прозвучало так, будто он хочет убедиться, что Брунетти можно исключить из круга подозреваемых, прежде чем продолжать разговор.

– Я был на ужине у друзей.

– Мне доложили, что до вас вчера вечером невозможно было дозвониться.

– Я был на ужине у друзей, – повторил Брунетти.

– Почему у вас нет автоответчика?

– У меня двое детей.

– При чем тут ваши дети?

– А при том, что если бы у меня был автоответчик, то приходилось бы часами выслушивать послания от их друзей. – «Или, к примеру, жалобы учителей и бесконечные оправдания детей по поводу опозданий и прогулов», – добавил Брунетти уже про себя. И вообще, считал он, в их семье записывать сообщения для родителей обязаны именно дети.