— Вы заметно похудели, Гейл, — сказала Джинни, печально покачивая головой. — Нужно получше питаться, несмотря на все неприятности… Ничего нового от Ральфа? — обратилась она к Джону.

— К сожалению, нет, — ответил тот.

Внезапно я почувствовала, что если останусь еще хоть на миг в этой комнате, то не смогу сдержать крик отчаяния. А потому нужно бежать отсюда — из комнаты, из замка, от всех этих людей.

Я извинилась, покинула столовую и уже в коридоре решила пойти в конюшню, взять какую-нибудь лошадь — лучше ту, арабскую, по имени Нарсалла, на которой уже ездила во время прогулки к злополучному мосту, — и поехать куда глаза глядят, куда она сама повезет меня.

Пришлось уговаривать старого конюха Джона Гроува — он никак не хотел отпускать меня одну, но я настаивала, даже солгала, что Ральф перед отъездом разрешил мне в любое время кататься на лошади по имени Нарсалла. После чего ее оседлали, и я, снова отказавшись от чьего бы то ни было сопровождения, выехала из конюшни.

Свернув влево от подъездной аллеи, я направила лошадь вдоль берега озера, через Олений парк, в соседствующий с ним лес. Миль через пять выехала на дорогу, идущую через пшеничные поля, и продолжила путь по берегу реки, мимо фермы Дженкинса, того самого, который сломал ногу и которому помог Ральф… И еще дальше… Везде были земли Сэйвила, его строения, его работники и арендаторы — наверное, сотни людей, так или иначе зависящих от него. Не считая членов его семьи, его рода, которых он, хочет не хочет, вынужден опекать, даже оплачивать их долги и расходы.

«Как можно не любить, не ценить такого человека?» — думала я. Как смеет это ничтожество Роджер ненавидеть его? И почему покойная жена Ральфа Джеральдина не желала жить в поместье, разделяя с ним все заботы о доме, людях, хозяйстве?..

О, разумеется, он далеко не святой, у него есть недостатки. Пожалуй, слишком самолюбив, как всякий уверенный в себе человек. И в этой уверенности есть что-то от гордыни, от признания своей исключительности, своей полной независимости от других… Хотя какая же это независимость, если он быстро понял необходимость призвать на помощь специальных людей из Лондона? И сам поехал за ними…

Но почему его так долго нет? Уж не случилось ли еще одно несчастье? Боже, не допусти этого!

Я постаралась вернуться мыслями к новости, сказанной мне Джоном Мелвиллом за завтраком.

Если дом, который подыскали для меня, в приличном состоянии и если удастся уломать хозяина сбавить цену хотя бы до семисот фунтов, то я соглашусь… Должна буду согласиться. И это значит, что вскоре я уложу свой нехитрый багаж, возьму Никки — и прощай навсегда Сэйвил-Касл со всеми его обитателями, которых я никогда больше не увижу. Никогда!

Сейчас Никки еще слишком мал для того, чтобы понимать происходящее между мной и Сэйвилом. Но пройдет немного времени, и он сможет разобраться в этом без посторонней помощи, а я не хочу, не вправе этого допустить! Для меня Никки и его спокойствие на первом месте, моя главная забота…

Снова пришли на память строки Шекспира о бесплодности, тщетности любви земного существа к далекой, яркой звезде… Кажется, из пьесы «Все хорошо, что хорошо кончается».

«О Ральф! — мысленно восклицала я. — Возвращайся скорее! Пожалуйста, возвращайся и сделай так, чтобы мои мысли до конца жизни были заполнены воспоминаниями о тебе!..»

Ральф встретил меня на другой стороне озера, неподалеку от бревенчатого домика, построенного его дедом для различных игр: каких — я с трудом могла себе представить.

Он сидел на том самом огромном черном жеребце, и я как завороженная подъезжала к нему, не в силах отвести глаз от высокой, статной фигуры, золотистых волос.