|
Первое. Нельзя входить в режим наращивания скорости сразу из последнего пикирования. Надо, чтобы самолет сначала потерял управление. — Но ведь это почти на две-три тысячи метров ниже! Коридор вывода сузится до минимума. Зачем этот риск? — Андрей прав, — поддерживает меня товарищ. — Как иначе Адо Тукан сумеет мотивировать свое решение? Он имеет жесткое полетное задание, а тут вдруг такая самодеятельность! У летчиков-испытателей не котируются такие доводы типа: “Я почувствовал, что самолет сейчас потеряет управление, решил прервать выполнение задания и увеличить скорость”. Ну а чтобы уменьшить риск, я предлагаю следующее. Андрей выводит на дисплей траекторию полета Адо Тукана в режиме раскачки и указывает на второй пик, после которого машина вновь обрушивается вниз. — Наращивать скорость следует вот с этого момента, когда машина, вздыбившись во второй раз, начинает падать вниз. Двух взмахов раскачки вполне достаточно, чтобы принять мотивированное решение. Ну-ка, Кэт, рассчитай траекторию вывода от этой точки. Кэт пробегает пальцами по клавиатуре. Синусоида раскачки начиная со второго гребня исчезает. Вместо нее на экране светится траектория вывода. Коридор действительно сузился, довольно заметно сузился. — Ну вот, пожалуйста, вы удовлетворены? Сейчас вы уже должны попасть из пистолета в игольное ушко. Стоп! Это было первое. А дальше что? — Необходимо немного изменить курс влево. Так мы подстрахуемся от взрыва завода и пожара в случае неудачи. — Изменить курс? Прекрасно! — Пальцы Катрин вновь пробегают по клавиатуре. — Каждый градус изменения курса влечет потерю запаса высоты на пятьсот метров. Так на сколько изменить курс, шеф? Я делаю вид, что не замечаю издевательских интонаций в ее голосе, и смотрю на карту местности. — Градуса на три — этого достаточно, чтобы в случае неудачи самолет упал вот на это поле… — Он туда упадет, будь уверен! Коридор сужается до немыслимых пределов. — Ничего, зато завод в худшем случае пострадает только от ударной волны. Если и будут пожары, то без выделения цианидов и всякой там фосфорорганической экзотики. Мы с Андреем минут пять разглядываем траекторию. Каждый из нас мысленно проигрывает ситуацию и прикидывает свои действия. Наконец, посмотрев друг на друга, мы встаем. Катрин не выдерживает: — Это самоубийство! Лена, что же ты молчишь? Почему не удержишь этих мальчишек от безумства? — Они не мальчишки, Кэт. Они — хроноагенты, а кроме того, они — летчики. Я думаю, они хорошо понимают, на что идут. — Да, Кэт, Лена права, мы — летчики. Магистр правильно сказал: только мы можем сделать это. Успокойся, — говорю я. — Пойдем, Андрей, покурим на воздухе. Мы выходим на балкон тридцать шестого этажа. — Что скажешь? — спрашиваю я Андрея, который, опершись на перила балкона, смотрит вдаль с огромной высоты. — Я считаю, что на задание должен идти ты. — Почему я? — Здесь мало быть просто пилотом экстракласса. Здесь надо так почувствовать машину, словно это твое собственное тело. Таким чутьем к скоростным машинам ты обладаешь в большей степени. В этом я убедился во время нашего боя над океаном. И не время считаться, кто сколько заданий выполнил. Для пользы дела лететь надо тебе. |
