Печурка чистилась легко. Папка сам сложил ее, своими руками. В доме-то печник клал, а папка присматривался, и уж в бане расстарался. Получилась печка не банная, зато непохожая, ни у кого такой не было.
Золу она снесла на огород, расти лучше фасоль станет, по весне фасоль посадим (или посеем? Она путалась, твердо знала, что сажают картошку, а сеют пшеницу, а вот насчет остального уверенности не было), приготовила растопку. Снежинка тем временем ходила поблизости, разгребала землю в поисках зернышка или червячка, искоса поглядывала на Аню, не сыпанет ли чего, да некогда было с ней заниматься. Ты ищи, ищи. Начало смеркаться. Мамка обещала до сумерек обернуться, и Мишка уже с полчаса как ныл, канючил, звал ее, мамку. Аня дала нарочно для такого случая сбереженный оскол сахарной головы, крохотный, правда, и брат спрятал его за щеку, согласясь малость потерпеть. Ей и самой не по себе было. Долго что-то мамка нейдет. Наконец, послышалось урчание мотора. Она привстала на цыпочки, выглядывая из-за плетня, выбегать на дорогу мамка не велела, мало ли кто ехать мог, хотя ездил мимо один Никифор, кому еще ездить, он и мамку на базар захватил, и назад привезти должен был, хороший дядя этот Никифор (сахарный оскол тоже от него, раньше, чем папка вернется, своего сахара в доме не будет) - наконец-то! Старый Сивка, как звал дядя Никифор свой паровик, с горящим наверху фонарем выкатывался из-за рощицы.
- Мамка, мамка едет!
Мишка подбежал и завозился внизу, пристраиваясь к щели, пытаясь разглядеть хоть чего-нибудь.
Старый Сивка остановился прямо напротив дома. Мамка вышла, дядя Никифор что-то сказал ей вдогонку, но она даже не повернулась. Корзины пустые, значит, расторговалась. Хороший день.
Мишка сразу сахарок разгрыз и проглотил спешно и за мамкину юбку хвататься стал. Та отмахнулась:
- Отцепись. Забери его, Аня.
Брат сразу надул губы, вот-вот заревет.
- Растопи сама. Сможешь? - и, не дожидаясь ответа, прошла в дом.
Раньше, еще вчера, да что вчера, пять минут назад ее бы окрылило, а сейчас Аня лишь вздохнула. Последнее время мамка с базара грустной приходит, грустной и злой. Хотя выручает хорошо, сама говорит. И дядя Никифор за подвоз денег с мамки больше не берет, а до базара пятнадцать верст будет, неблизко.
Она позвала Мишку с собой. Пусть учится, пригодится. Тот сел на корточки рядом, еще не отошедший от обиды, но всхлипы становились реже и реже. Она заставила его палочки разламывать, больше для того, чтобы занять. Хотела даже позволить серники зажечь, но передумала - мал еще. Дело важное, серьезное.
В полутьме огонек совсем другой, чем на свету. И растет скорее, и жарче, и веселей. Трещит, постреливает.
- Давай папку звать, - предложила она.
- Как? - Мишка оглянулся, словно надеялся увидать его, папку. Ведь забудет его, и сейчас едва помнит, хотя уверяет - помнит.
- Мы покличем вот сюда, в печь, а дым из трубы разлетится, ветром его до папки отнесет, он и услышит нас.
Жар начинал припекать, но они старались поближе к огню подобраться, громче выйдет.
- Папка! Папка, домой иди!
Мишка решил, что по фамилии точнее выйдет:
- Папка Евтюхов! Папка Евтюхов! - и вдруг заплакал отчаянно, навзрыд.
Аня захотела утешить его, да какое, и сама, как дите, слез не удержала. Чего плакать-то?
- Горе мне с вами, - мамка стояла на порожке, уже переодетая. - Рёвы несчастные, - а у самой тоже слезы. - Дыму напустили…
29
Качки, собственно, не было - для моряка. Какой он моряк? Хотя каждый одессит вне Одессы был настоящим морским волком. Нет, он морская свинка. Маленькое подопытное существо.
Семен подавил приступ тошноты. Если бы не дурацкое путешествие в Вашингтон, он был бы в порядке. В полном порядке, не сомневайтесь. Но мэтр считал своим долгом предупредить Американское Правительство. |