— Ну что ж, теперь ты получила, чего тебе хотелось.

— Я не хочу ничего, кроме…

Он почти велел ей замолчать. Он сказал мне:

— Вы можете идти, мисс Карли, не так ли? Миссис Сент-Ларнстон позвонит, когда вы ей понадобитесь.

Я слегка склонила голову и, проходя через комнату, чувствовала, как она смотрит на меня и одновременно на него. Я знала, о чем она думает, потому что помнила, что подслушала тогда, спрятавшись в шкафу в этой самой комнате. Она была очень ревнива, обожала мужа и не могла вынести, когда он смотрел на другую женщину — пусть даже это всего лишь ее собственная камеристка.

Я поправила локоны на макушке, надеясь, что никто не заметил, как я довольна собой. Возвращаясь к себе в комнату, я думала о том, что деньги не обязательно приносят людям счастье. Неплохо помнить об этом, когда со всей своей гордостью вдруг оказываешься в унизительном положении.

Эти первые дни в аббатстве навсегда четко сохранятся в моей памяти. Сам дом заворожил меня даже больше, чем его обитатели. В нем вы оказывались как будто вне времени. Оставшись в одиночестве, так легко было представить себе, что вы находитесь совсем в другом веке. С тех пор, как я услышала историю о Девственницах, мое воображение было покорено: я часто представляла себе, как знакомлюсь с аббатством, и это оказался тот редкий случай, когда действительность превзошла все мои ожидания.

Комнаты с высокими резными расписными потолками — кое-где на них были картины, а кое-где надписи на латинском или корнуэльском языках, — доставляли мне настоящее наслаждение. Я любила трогать пальцами богатую материю занавесей, любила, скинув туфли, чувствовать легкий ворс ковра босыми ногами. Мне нравилось, усевшись в кресло или на диванчик, представлять, что я отдаю распоряжения, а иногда я разговаривала сама с собой, притворяясь будто я хозяйка дома. Это превратилось в любимую игру, и мне никогда не надоедало играть в нее. Но хотя я и приходила в восхищение от роскошных покоев, где проживала семья Сент-Ларнстонов, меня снова и снова тянуло в старое крыло дома, которым почти не пользовались и которое явно было частью старого монастыря. Это туда привел меня Джонни во время бала. Там стоял странный запах — отталкивающий и привлекающий одновременно, — темный тяжелый запах, запах прошлого. Лестницы, так неожиданно возникающие и уходящие спиралью на несколько этажей, а затем внезапно обрывающиеся у какой-нибудь двери или в каком-нибудь переходе, каменный пол, стертый тысячью ног, странные маленькие ниши с окошками-щелями, служившие кельями монахиням, и подземная темница, потому что в таком месте непременно должна была быть своя тюрьма. Я обнаружила там часовню — с древним триптихом, деревянными скамьями, вымощенным гранитными плитами полом и алтарем, где были установлены свечи, словно в ожидании, что обитатели дома придут вознести свои молитвы. Но я знала, что этой часовней никогда не пользовались, потому что Сент-Ларнстоны всегда молились в церкви Сент-Ларнстона.

В этой части дома когда-то жили семь девственниц, их ноги ступали по этим каменным переходам, их руки сжимали веревку, когда они поднимались по этим крутым лестницам.

Я начала любить дом, а так как любить значит быть счастливым, я не была несчастлива в те дни, несмотря на мелкие унижения. Я отстаивала свои права в зале для прислуги, и происходящие там баталии, пожалуй, даже приносили мне удовольствие, потому что я верила, что выхожу из них победителем. Мне было далеко до красоты Джудит Деррайз с ее тонкими чертами лица или Меллиоры с ее нежной фарфоровой хрупкостью, но благодаря моим блестящим черным волосам, огромным глазам, которые так хорошо умели выразить презрение, и горделивости я привлекала внимание еще больше. Я была высока и стройна почти до худобы, и во мне чувствовалось что-то чужестранное, чем, как я скоро начала понимать, я могла пользоваться.