Миюки Миябэ. Седьмой уровень
Но, мой милый, это всего лишь сон. Братья Гримм Жених‑разбойник
Пролог
Солнце клонилось к закату. Мужчина в темном костюме, отвернув накрахмаленную манжету, взглянул на часы. В ту же минуту за его спиной раздался резкий звук. Били часы на двухметровой башне, установленной посреди сада. Впрочем, площадку на крыше универмага, засаженную скудной растительностью, можно было назвать садом лишь с большой долей условности. Июльское солнце на исходе своего дневного пути полыхало оранжевым светом в зеркальном ущелье отливающих сталью небоскребов. На западе облака окрасились багрянцем, точно посреди них разверзлась гигантская доменная печь. Вот и закончился этот долгий летний день… Он закурил сигарету и медленно затянулся, не отрывая глаз от представшей перед ним картины. Сигарета была последней. С высоты не видно людей, в вечерний час заполняющих городские улицы. Слишком крошечные, чтобы разглядеть их среди бесконечных зданий, бесконечных улиц, бесконечных окон. Какими мизантропами должны быть ученые мужи, изучающие городскую экономику! – подумал он. Им нет дела до суетящихся людишек, их интересуют только трассы и магистрали. По видневшейся слева скоростной дороге стройными рядами неслись машины. Сверху они были точь‑в‑точь как движущиеся мишени в тире. Со своего наблюдательного пункта в углу крыши‑сада мужчина следил за ними, как завороженный. Ну давай, стреляй! Попадешь – получишь обалденный приз! Он бросил под ноги едва не обжегший пальцы окурок и растоптал каблуком. Пора идти. Он и сам не понимал, зачем так долго, не отрываясь смотрел с высоты на город. Чтобы набраться решимости? Успокоиться? Или просто по привычке? Он любил высоту. Когда смотришь на Токио сверху, чувствуешь себя в безопасности. Только в такие минуты, когда он стоял на ветру, запрокинув голову в небесную синь, мрачные воспоминания двадцатилетней давности – запертый со всех сторон, он мечется, отчаянно ища выхода, спасаясь от дыма и пламени, – пусть ненадолго, отступали… Он падает! Всего лишь миг, но в памяти этот миг растянулся стократ, казалось – падение длилось целую вечность. Всякий раз, когда случался очередной «приступ», он бормотал, уговаривая себя, как ребенка: «Ты уже не падаешь, ты уже в безопасности». И тогда острая боль в душе утихала. Только застарелая рана на ноге напоминала о себе, но с этим он уже давно смирился. Резко повернуть голову, чтобы снять напряжение в шее. «Надо взять себя в руки, – пробормотал он. – Потому что… Начинается охота». При этих словах бешено заколотилось сердце. Но он продолжал стоять неподвижно, широко расставив ноги, подставляя лицо теплому вечернему ветерку. За спиной послышался голос: – Син‑тян, ну идем же! Со стороны входа в сад приближалась тучная женщина. Пройдя мимо него, она подошла к основанию башни с часами. Там, на скамейке, два мальчугана лет десяти с жаром о чем‑то спорили. – Идем быстрее, папа скоро вернется с работы. И тебе, Мит‑тян, пора. Давайте, поживее. Мальчуганы, не прерывая разговора, неохотно поднялись. Даже не удостоив взглядом ту, которая, очевидно, приходилась одному из них матерью. Направляясь к выходу, троица во главе с женщиной, обвешанной тяжелыми пакетами с покупками, дошла до того места, где стоял мужчина. Мамаша совсем выбилась из сил, а этим соплякам хоть бы хны! – подумал он. От женщины резко пахнуло потом. До его слуха донесся обрывок разговора Син‑тяна и Мит‑тяна, сопровождаемого бурными жестами: – И вот в чем фишка. Если дойдешь до седьмого уровня… Он вздрогнул, точно ужаленный. |
