Девушка скривила губы.

— Вы нелепы, — сказала она.

— Прошу прощения, сударыня! Вы скользите по дому в полночь с курицей подмышкой, а я нелеп.

— Я могу объяснить курицу.

— Пожалуйста, не надо, — взмолился граф, начиная смеяться. — Я предпочел бы, чтобы это осталось тайной.

— Как пожелает ваше сиятельство, — сказала Рена, отряхиваясь.

— Вы не думаете, что после этого могли бы называть меня Джоном?

— Думаю, да. А я Рена. Курицу зовут Клара. Вы увидите, она несет превосходные яйца.

— Тронут заботой о моем питании, но уверяю вас, что смог бы продержаться до утра.

— Да, но я… о боже! — расстроенно сказала девушка, вспомнив события вечера.

— Милая моя, что случилось? Я не вижу вашего лица, но чувствую, что вы очень расстроены. Нет, не отвечайте сейчас. Давайте пойдем в кухню, выпьем чаю, и вы все мне расскажете.

Доброта и участие графа бальзамом пролились на душу Рены. На кухне девушка вновь зажгла лампу, Джон усадил ее на старую дубовую скамью у очага, а сам тем временем вскипятил чайник. Рена рассказала ему все о своем возвращении в пасторат, о встрече с семьей нового священника и сражении с ней.

— Я ужасно себя вела, — сказала она, вдруг потрясенная собственными поступками.

— Мне кажется, вы вели себя очень разумно, — сказал граф, вручая девушке чашку с чаем и присаживаясь рядом с ней на скамью. — Может, у них не совсем воровское логово, но гнездо грубиянов — точно. А единственный способ справиться с такими — постоять за себя.

— Вообще-то, я тоже так думаю, — сказала Рена, радуясь, что нашла родственную душу. — И все-таки… ах, боже мой, если бы вы только слышали, что я им говорила!

— Жаль, что не слышал. Уверен, было очень весело.

— О нет, я уверена, что это неправильно, — сказала девушка, вновь почувствовав угрызения совести. — Разве может ссора быть веселой?

— Вполне, если правда на твоей стороне. Нет ничего лучше хорошей битвы. Вступить в сражение с врагом и развернуть в его сторону свои десятифунтовики.

— Десятифунтовики?

— Пушки.

— Они сказали… — голос Рены задрожал уже по другой причине, — они сказали, что сообщат констеблю, будто Клара — собственность прихода, а я сказала… — смех начал одолевать ее, — я сказала…

— Пожалуйста, продолжайте, — взмолился граф. — Это невозможно вынести!

— Я сказала, что он примет мою сторону, потому что… знает эту курицу.

Взрыв его смеха взлетел к потолку. Рена тоже уступила в неравной борьбе с весельем, и они с Джоном несколько минут заливались смехом, держась друг за друга и раскачиваясь взад-вперед от хохота.

— Это не десятифунтовик, это двенадцатифунтовик, — задыхаясь, произнес наконец граф. — Их, наверное, просто вынесло из воды!.. До конца своих дней буду сожалеть, что не присутствовал при этом. А ведь должен был быть. Мне следовало довести вас до пастората, и тогда я смог бы вам помочь. Как подумаю, что вам пришлось одной возвращаться сюда с ворохом вещей… И зачем вы прокрались в дом тайком?

— Я думала, что вы все еще в пивной и Мыза пуста.

— Нет, я не стал долго засиживаться. Начал чувствовать себя там довольно неуютно.

— Хотите сказать, вас плохо приняли?

— Напротив, меня встретили с распростертыми объятиями. Они решили, что мой приезд означает возвращение хороших времен, что я приведу в порядок дом и сад и предоставлю людям работу.