|
– Глазунов опять помолчал. – Не нравится мне этот странный звонок, после которого она покинула дом. – Он говорил медленно, веско, каждую фразу сопровождал паузой. – Я не верю в шутки судьбы… – Вы что же – спорите против очевидности? Глазунов развел руками. – Не против очевидности, но у меня нет уверенности, что Мария Сергеевна погибла из за собственной неосторожности. – Почему? – Я бы скорей поверил, что ее нарочно вызвали, – пояснил Глазунов. – Хотели чего нибудь от нее добиться и погубили… – А почему именно ее? – Потому что в институте только три человека полностью осведомлены о новом открытии, и те, кто интересуется нашими тайнами, вероятно, знают имена этих людей. Выманить Федорченко или меня сложнее. Мария Сергеевна менее известна, да к тому же могли рассчитывать и на то, что она женщина. Ну а женщин принято считать послабее характером. Легче обмануть, легче принудить… Пронин насторожился. – А ее легче принудить? – Нет, далеко не легче. По моему, просто даже невозможно… Глазунов плотно сжал губы. – Чего же вы хотите, Георгий Константинович? – Проверки. Марии Сергеевне было не до прогулок по ночам. Повторяю: может быть, это излишняя подозрительность, но я решил высказать вам свои сомнения. Был на похоронах и все время думал, а вдруг здесь… преступление. – Вы правы, – сказал Пронин. – Скажу даже больше. Вы хоронили не Ковригину. Ее подменили. Похитили… Глазунов поднялся. – А где же Мария Сергеевна? – Этого мы еще не знаем, – тихо произнес Про¬нин. – Но чтобы найти ее, необходимо создать у похитителей полную уверенность в том, что они хорошо разыграли свою игру, что никто не сомневается в том, что сегодня хоронили Ковригину. Если ее не убили, значит, она нужна живая. Но если они почувствуют, что мы напали на их след, они могут избавиться от живой улики. – Понятно, – медленно произнес Глазунов. – Но я надеюсь… – И я надеюсь, – сказал Пронин. – Пусть только побережется Федорченко, да и вы сами будьте поосторожнее. Вернувшись из института, Пронин вызвал Ткачева. – Девица здесь? – Ждет. – Какое впечатление? – Хорошее. – Ну ну… Пронин был предубежден против дочери Ковригиной. Она сознательно вводила в заблуждение следователя. Кто ее направлял? Пронин осведомился: – Говорили с ней о чем нибудь? – Нет. – А как реагировала на вызов? – Принеслась как на крыльях. – Спрашивала о чем нибудь? – Ни о чем… Ткачев ввел Леночку. – Садитесь, – сказал Пронин. Леночка села. Пронин молчал. Леночке стало не по себе. – Как вас зовут? – спросил Пронин. – Ковригина… Елена Викторовна… Пронин пристально наблюдал за Леночкой. И постепенно его предубеждение рассеивалось. Светлые русые волосы слегка пушились над открытым и прямым лбом. Из под темных, резко очерченных бровей смотрели большие вдумчивые глаза. Настоящие карие глаза, о каких поется в народных песнях. Подбородок был крутоват и свидетельствовал о доле упрямства в характере, но все лицо выражало столько простодушия и непосредственности, что просто невозможно было заподозрить ее в притворстве. – Вы похожи на свою мать? – неожиданно спросил Пронин, спросил неприветливо, сухо. – Говорят… – Леночка смутилась. – Только мама гораздо красивей… – Она совсем смешалась. |
