– Группа крови, – тихо ответила новенькая.

Чуть в стороне от линии, которая переходит от левой подмышки к груди – еще одна наколка. Лейтенант по долгу службы неплохо разбиралась в тюремной тайнописи, во всех этих розочках, колокольчиках, лебедях. Нет, у Суши был наколот лишь красно-черный вензель в виде буквы «А», перечеркнутой каким-то странным мечом, как в японских фильмах. Никакой специфически тюремной информации наколка не несла – кобел она или минетчица, гастролерша или мастер международного класса по взрывным работам. Но ничего. Если надо будет, в камере ей наколют на ягодицах чертей-кочегаров («работаю дуплом») или целый скрипичный квартет на спину («автопоилка», возьмите меня хором). До смерти потом не отмоется…

– Наклонись, падаль! Ноги!

Она ударила Сушу по внутренней стороне лодыжки, чтобы та раздвинула ноги шире. Нет ничего ядовитей и больней женской зависти. Да награди ее родители такой задницей, разве стала бы Ирочка Жданкова гнить в этом вонючем СИЗО? Хрен с два.

– Раздвинь пальцами! Не порвешь, не бойся!

Любимые места, ну-ну. Даже здесь все аккуратно подогнано, складка к складке, как на картинке. А ведь сколько ублюдков здесь успело отметиться? Сотня? Две?.. У-у, рвота… У лейтенанта Жданковой за всю жизнь был один-единственный партнер – муж-облицовщик, обалдуй, для которого горлышко пивной бутылки было куда милей и желаннее, так что оставалось лишь удивляться, почему их Егорка вышел из чрева матери, а не из литрового пластикового чрева «Балтики крепкой». Ее сад постепенно приходил в запустение, сломанная калитка ржавела в бурьяне. А у этой…

– Одевайся!

Суша оделась так же быстро, по-военному. Движения легкие и точные. Лейтенант, набычившись, следила. Зато подбородок у суки тяжеловат, думала она. Куцые ресницы. Рот большой, как у лягушки, к старости нижняя губа отвиснет… Да и не будет никакой старости. Жизнь для этой сучары, можно сказать, закончилась. Или заканчивается. Здесь. Сейчас. Она только пришла, а ей уже отведена тридцать восьмая камера. Что это значит, старлей Жданкова знала хорошо. Это пресс-хата. В таких камерах, в запертых каменных мешках, день и ночь работают прессы, способные растереть в мелкий порошок кого угодно. Нажали в оперчасти кнопку – и готово…

В случае с Сушей даже кнопка не понадобилась бы… Многие женщины-заключенные носят на верхней части груди татуированные изображения детских головок, или аиста, несущего мальчонку домой, или ласточку с конвертом в клюве – все это матери-одиночки или просто матери, чья тоска по оставленным на воле детям легко перерастает в агрессию. Для них, воровок и наркоманок, чистенькая и подтянутая Суша, угробившая полтора десятка человек во время взрыва в прачечной «Эстер-Люкс» – чудовище из чудовищ. Если не вмешиваться и дать событиям развиваться своим чередом, ее распнут в первую же ночь. А тут еще и кнопку нажали!

Значит, не распнут. Будут медленно выматывать жилы. Суша должна жить и говорить. Говорить, говорить, говорить. Взрыв на Московской поставил на уши все городское и областное начальство, ход следствия контролирует Москва – все это подразумевает «наш ответ терроризму», ответ скорый и жесткий. Чем быстрее удастся выкачать из нее всю необходимую информацию, тем лучше будет всем. Кроме нее самой! Ей хоть так, хоть этак – прямая дорога в ад! И шикарная фигура с тем самым главным бабским местом ей не понадобится…

А пока что…

Тут старший лейтенант Жданкова подумала, что хоть и не накалывала имя «Егор» на своей груди, но она тоже мать. И, значит, имеет право… Резиновая палка ПР-70 лежала в шкафу – на случай нападения заключенных. Момент нападения определяли лица контрольно-надзорного состава.