— Черт тебя возьми! — говорил он. — Если бы мне не нужно было идти дальше, я предпочел бы скорее бросить эту лошадь, чем упорствовать в стремлении править ею. По-видимому, у меня неподходящий для этого голос… Но, но!

Несмотря на повелительный окрик возницы, лошадь повернула налево. Но это, очевидно, мало беспокоило кучера. Потому что, оставив вдруг животное, которое направилось в поле, человек прислушался и остановился на дороге. Он побледнел.

— Не сплю ли я? — пробормотал он.

Снова прислушавшись, человек окончательно забыл о своей лошади и бросился в другую сторону. Звуки, которые теперь ясно раздавались в чистом утреннем воздухе, были угрожающим, ужасным рычанием зверя.

— Боже мой, неужели я опоздал?

Человек, задыхаясь, бежал к одинокому фургону, стоявшему в ста метрах от него. Через минуту он был там и быстро приложил ухо к двери. В фургоне снова раздалось рычание.

— Черт возьми! Черт возьми! Будь оно проклято!

Напрягшись, он ударом плеча вышиб дверь фургона. Тишину утра разорвал звук выстрела. Человек быстро выбрался из-под рухнувшего на него тела медведя, убитого выстрелом в сердце… и бросился к Бобинетте, забившейся в угол. Лицо ее было поранено ужасной лапой.

Поддерживая ее с бесконечной заботливостью, человек мягко говорил ей:

— Не бойтесь больше, Бобинетта! Вы спасены! Это Жюв, Жюв говорит с вами!

Глава 32

СВОБОДНЫЙ И ЗАКЛЮЧЕННЫЙ

Через несколько дней, 28 декабря, Первый военный совет должен был вынести приговор по странному, совершенно уникальному делу журналиста Жерома Фандора, следствие по которому очень быстро, по-военному, провел правительственный комиссар Дюмулен. Журналист обвинялся в многочисленных преступлениях, среди которых наименее серьезным был шпионаж!

Ожидались сенсационные прения сторон и большое стечение народа. Президента Совета, полковника Маретена, уже осаждали многочисленными просьбами о входных билетах; было ясно, что если не принять серьезных мер, то скромный маленький зал Совета в день процесса будет переполнен.

Запертый в мрачной камере, которая уже две недели была его суровым и однообразным обиталищем, несчастный Жером Фандор не подозревал о шуме, вызванном в парижском обществе делом, героем которого ему предстояло стать. То падая духом, то вновь обретая надежду, журналист страдал в четырех стенах, где он задыхался нравственно и физически. Конечно — и в этом он отдавал следователю справедливость — заключение Фандора было по возможности мягким; его неплохо кормили, он мог получать книги из библиотеки. Но заключенного меньше всего занимало его питание, а читать глупые романы или тоскливые стихи, которыми его снабжали военные власти, он не был расположен.

Фандору хотелось связаться с кем-нибудь вне тюрьмы. Конечно, самой большой его мечтой было свидание с Жювом, но полицейскому, которому предстояло участвовать в процессе в качестве свидетеля, строго-настрого было запрещено появляться в тюрьме.

Конечно, Фандор мог бы встретиться со своим адвокатом, но журналист с негодованием отказался от него уже с самого начала своего заключения, предпочитая вести защиту сам.

Впоследствии он сообразил, что поддержка адвоката, возможно, позволила бы ему наладить связь с внешним миром, но, и осознав это, Фандор не захотел отступить от своего решения, не желая, чтоб это было воспринято как капитуляция.

Ах, если бы он мог получить газету, просто газету, он был бы удовлетворен! Но делать было нечего, чтение текущей прессы строго запрещалось.

В течение долгих часов, проведенных в камере наедине со своими мыслями, несчастный Фандор более, чем когда-либо, оплакивал свое полное одиночество, потому что, если не считать Жюва, у него не было ни одного близкого человека, ни одного родственника, который мог бы утешить его, прошептать ему на ухо слова нежности и преданности.