– Это будет самый счастливый день в моей жиз­ни. – Ева знала, что не должна давать себе воли, и все-таки поддалась соблазну. – Вообще-то, в убийстве уча­ствовали два человека. Один из них уже арестован, а арест второго неминуем.

– Два? Двое на одного беспомощного старика? – В голосе Люциуса прозвучал гнев. – Я хочу, чтобы они поплатились за это! Получили по заслугам!

– Мы придерживаемся того же мнения. Так что при­ступим. Люциус Данвуд, вы арестованы.

Он невольно отпрянул, и Ева вынула оружие.

– Если ты попробуешь бежать, то окажешь мне большую услугу. У меня не было возможности пристре­лить твоего дружка Кевина, хотя руки так и чесались.

– Заткнись, ты, идиотка!

– Ладно, пусть идиотка, но кто из нас окажется за решеткой? О глупости судят по поступкам. Руки вверх и за голову. Ну!

Данвуд поднял руки. Но когда Ева поворачивала его лицом к стене, он сделал резкое движение. Точнее, она позволила ему это, но вовсе не собиралась терять сон и терзаться муками совести. Когда Люциус оттолкнулся от стены, она сделала шаг назад, чтобы дать ему место размахнуться, нырнула под руку и дважды ударила его кулаком в живот.

– Сопротивление аресту, – объявила она, когда Лю­циус упал на четвереньки и его вырвало. – Еще одно преступление, которое будет включено в обвинение.

Ева пинком повалила Данвуда на пол и поставила каблук на его шею.

– Не буду добавлять оскорбление полицейского при исполнении служебных обязанностей, потому что из это­го ничего не вышло. Пибоди, когда я перечислю выдви­нутые против него обвинения и прочитаю ему его пра­ва, надень на этого клоуна наручники.

Не успела она закончить, как Люциус потребовал адвоката.

От избытка чувств Ева сорвала гроздь пурпурных цве­тов, свисавших из большого глиняного горшка, и про­шла в дом.

Соммерсет увидел в ее руке цветы и нахмурился.

– Лейтенант, то, что растет в горшках, не предна­значено для срезки.

– А я их и не срезала. Просто сорвала. Он дома?

– В кабинете. Если вы любите вербену, то можете приказать, чтобы вам принесли букет из оранжереи.

– Бе-бе-бе, – передразнила Ева, поднимаясь по ле­стнице.

Соммерсет посмотрел ей вслед и одобрительно кив­нул. Этого нехитрого замечания хватило, чтобы вновь вернуть ее к жизни.

Иногда его напевный ирландский акцент вызывал у нее странное чувство. Перед умственным взором пред­ставали туманные фигуры воинов и душистое пламя. «Все-таки жаль, что я ничего не понимаю в поэзии», – подумала Ева во второй раз в жизни. Наверно, только женщина может так реагировать на чей-то голос.

Может быть, лет через десять-двадцать она привык­нет к его голосу. И к нему самому.

Проникавшие в окно солнечные лучи заливали Рорка сверкающим золотом. Он забрал волосы лентой, и над головой его сиял нимб, которого он явно не заслу­живал. Но почему-то это вдруг показалась ей правиль­ным.

Рорк включил экран, и Ева услышала бормотание диктора, читавшего новости. Телефон, стоявший на письменном столе, надрывался, но никто не обращал на него внимания.

В комнате стоял аромат денег и власти. Аромат Рорка. Ева внезапно ощутила желание, естественное, как ды­хание.

И тут он обернулся к ней.

Когда их взгляды встретились, Ева подошла, притя­нула мужа к себе и впилась в его губы.

В висках Рорка зашумела кровь, заглушая голос, зву­чавший в наушниках. Он страстно ответил на поцелуй.

– Позже, – пробормотал он собеседнику, затем выключил микрофон и снял шлем.