Не станет ли Селеста для человечества новой атомной бомбой – ведь и о ней не думали зачинатели расщепления атомного ядра. Но из‑за плеча Оппенгеймера всегда может выглянуть Теллер. Где гарантия, что подобные ему не выглянут и теперь, и позволит ли им Селеста подменить белое черным? Ведь бермудский Бог не отделяет зло от добра. Барнс прав: для него это однозначная информация.

Однозначная ли?

У себя в номере, опустевшем после отъезда Шпагина, Рослов, не глядя на часы, бродил вокруг стола и думал вслух. Он привык думать вслух, хотя это иногда и приводило к забавным недоразумениям, если в комнате он был не один. Сейчас он был один с единственным слушателем – магнитофоном; записывать свои раздумья он научился у Шпагина, всегда прибегавшего к магнитной записи, если в голову приходило что‑нибудь стоящее.

Потом он перемотал пленку и снова включил запись:

«…Отбросим водные и магнитные аномалии. Они не имеют отношения к мышлению.

По той же причине отбросим и силовые поля. Это – запрограммированные реакции защиты на возможность опасности.

Отбросим и «миражи». Это разновидность методов получения информации. Метод проверки чувственных восприятии. Философские и социальные идеи, этические и моральные категории в моделированных исторических, действительных или вымышленных ситуациях. Отбросим как «не мышление».

…Это не мозг. Во всяком случае, не мозг, подобный человеческому. Следовательно, не может идти речи ни о нейронах, ни об аксонах, ни о сомах, образующих динамическую систему нервной клетки. Не приходится говорить и о структурных отделах мозга – мозжечок, полушария, кора, подкорка. В поле нашего внимания остается только энергетика мышления, его характер и специализация.

…Как возникает мысль у Селесты? Я думаю, у него нет ни сознания, ни подсознания в общепринятом научном их понимании. Следовательно, возникновение мысли не зависит от управления полем сознания и подсознания. И едва ли здесь можно говорить о физиологии, скажем о возбуждении какой‑то цепочки нейронов, – скорее уж о возбуждении энергетических и радиационных полей, но мысль возникает, как выходной сигнал «черного ящика», конкретная мысль с определенным логически‑информационным содержанием.

Возбуждение запрограммировано. Генератор мыслей – не что иное, как программа накопления информации, ее селекции, оценки и синтеза. Программа предусматривает и «обогащение» информации, пропущенной сквозь чувственное «сито» человека. Но и скорректированная «обогащенной» информацией мысль Селесты не обогащается творчески. Он отвечает на вопросы, спрашивает, познает, подтверждает или переосмысливает познанное. Но это не акт творчества. У Селесты нет ни озарения, ни интуиции, он не умеет строить логических продолжений информационных «находок» и беспомощен в так называемых проблемных ситуациях. Даже не очень сложные электронно‑вычислительные машины могут «научиться» играть в шахматы. Селеста не может. А ведь шахматы – это приблизительная модель творческого мышления человека…»

Рослов выключил магнитофон, вспомнив свои попытки сыграть с Селестой. В первый раз «мираж» столкнул его со Шпагиным в излюбленном Селестой варианте раздвоения сознания. Рослов и Шпагин играли, как два гроссмейстера, бессознательно повторяя кем‑то и когда‑то сделанные ходы. На каком турнире игралась эта партия и кто были ее участники, Селеста не ответил.