– В первый день выставки, – кивнул довольный Петрик. – А показали его на второй. Кстати, журналистка очень грамотно подобрала наряд на открытие, сочетание белой рубашки и черного брючного костюма – беспроигрышный классический вариант, подходящий и для работы, и для праздничного мероприятия…

Я перебила его:

– Петрик, но это же значит, что у Афанасьева нет алиби! Он свободно мог вернуться в Краснодар после открытия выставки и на следующий день утопить жену!

– Это легко проверить, нет? Он летел самолетом, по паспорту…

– Проверить, говоришь? – Я снова почесала в затылке. – Кому-то это, может, и легко, но точно не нам с тобой… Эх, придется снова Гусева просить.

А подполковник Гусев как будто даже не удивился моему звонку. И совершенно точно обрадовался, поприветствовав меня весело:

– А вот и наша Люся! Здравствуй, Люся!

В трубке послышался невнятный фоновый шум, и сразу же голос подполковника неуловимо изменился.

– И что у тебя, Люся, на этот раз?

– Все то же самое, дело погибшей Ольги Афанасьевой.

– Оно закрыто уже.

– А зря, у Виктора Афанасьева нет алиби! Его интервью было записано в первый день выставки, а показано уже на второй.

– И что?

Я ожидала, что подполковник удивится, станет выспрашивать, откуда я это знаю, а он нисколько не заинтересовался.

– У нас, Люся, как? Нет тела – нет дела. А нет дела – не нужно алиби. Экспертиза показала, что Афанасьеву никто не убивал, она сама утонула, при таком раскладе вообще не важно, в какой день ее муж давал кому-то там интервью. Ты от меня чего хотела-то?

– Ничего, – угрюмо буркнула я. – Миль пардон и оревуар.

– Моя бусинка, ты перешла на французский, значит, сильно разозлилась, – заволновался чуткий Петрик.

Он знает, что у меня есть такая манера – заменять изысканной французской речью рвущиеся с языка матерные конструкции. Этому трюку меня бабушка Зина научила. Она так с продавщицами в советских магазинах разговаривала. Зайдет, увидит пустые полки – и сразу: «Верочка, ma chérie, qui a mangé toute la viande? Chats?». Верочка, помнится, очень впечатлялась и доставала припрятанное мясо из-под прилавка…

– Что тебе сказал этот грубый солдафон?

Я сообразила, что Петрик не слышал слов Гусева – я не включила громкую связь.

И тут же до меня дошло, почему сразу после того, как подполковник меня поприветствовал, изменился звук в трубке: Гусев, в отличие от меня, громкую связь включил! Вот интересно – для кого?

– Он сказал мне, что Афанасьеву никто не убивал, а раз так, то совершенно не важно, есть у ее мужа алиби на время смерти жены или нет, – передала я слова подполковника. – При этом он, кажется, вывел меня на громкую связь, то есть дал послушать мои слова кому-то еще. Своим подчиненным? Может, Гусев что-то недоговаривает – на самом деле обстоятельства смерти Афанасьевой еще расследуют, только публике об этом не говорят?

– Но мы-то не публика! Мы… – Петрик сбился, замолчал и задумался, пытаясь определить нашу роль в этой истории.

– Мы энтузиасты-любители, которые путаются под ногами у профессиональных сыщиков, – выдала я самокритично.