Ему стало жаль ее, он даже предложил усыновить мальчика такого же возраста, но Энн мечтала о собственном. Бессмысленно пытаться что‑либо объяснять. Она не желала ждать, хотела ребенка от Билла немедленно, если можно. Однажды на ланче Фэй поймала на себе обвиняющий взгляд Энн и поняла, что прошлое по‑прежнему гнетет ее. Дочь не простила мать, и, возможно, не простит никогда.

Сейчас она в печали шла по Мэдисон‑авеню.

– Ты думаешь, это когда‑нибудь случится? – начиная с января, она в миллионный раз спрашивала его об этом, а ведь со дня их свадьбы прошло только четыре месяца. До этого они остерегались, на чем настоял Билл, понимая, почему она не хотела тогда думать об опасности… Тоска по ребенку заставляла ее снова и снова обвинять себя. Она не могла простить себе, что отдала малыша, и даже неприязнь к Фэй отходила на задний план…

– Да, я думаю, это случится, моя маленькая любовь. Месяцев через шесть ты будешь переваливаться, как утка, и твердить, как тебе все опротивело, как неудобно ходить с таким животом и как ты меня ненавидишь…

Они рассмеялись, Билл снова поцеловал ее. Энн оставила мужа в назначенном месте и направилась в «Блумингдейл». С замирающим сердцем она проходила мимо гор игрушек, полок с детской одеждой, остановилась на минуту, чтобы купить что‑то наудачу, а потом испугалась – что, если и на сей раз выйдет осечка? Энн вспомнила, как, будучи беременна, купила крошечные розовые пинеточки. Она была уверена, что родится девочка. Лайонел и Джон постоянно над ней тогда подшучивали.

Прошлое все еще вызывало боль, и особенно воспоминания о Джоне. Энн поражалась, как Лайонел смог пережить его смерть. С некоторых пор они с братом отдалились друг от друга. Все изменилось после того, как Лай рассказал родителям про Билла. И теперь, казалось, им не о чем говорить. Недавно она слышала, что он ищет работу, хочет вернуться в кино… Энн вздохнула и на эскалаторе спустилась вниз, в буйство красок, шелковых цветов, патентованных кожаных сумок, ярких ремней всех оттенков радуги. Она не смогла удержаться от соблазнов и вернулась домой с сумками, набитыми вещами, большинство из которых, скорее всего не будет носить. Другое дело – бриллиантовый браслет, который вчера вечером подарил Билл, желая отвлечь от тяжких мыслей. Он знал, как она несчастна из‑за того, что никак не забеременеет. Но нисколько не сомневался: это вскоре случится. Она здорова, молода и так старается, да и доктор говорит то же самое. Неделю назад, перед отъездом в Сент‑Тропез, Билл снова посоветовал ей расслабиться и выбросить эти мысли из головы. Ему легко так говорить – в пятьдесят один год она тоже научится философски смотреть на жизнь.

Энн не отказалась от своих надежд, но в течение трех недель, проведенных в Сент‑Тропезе, выглядела счастливой, как никогда. Она ходила в голубых джинсах, в ярких рубашках из хлопка, в бикини, волосы носила распущенными, и они, и без того светлые, стали еще светлей, выгорев на солнце. Она была красива и день ото дня становилась все прекрасней. Билл любовался женой; она слегка поправилась, и когда супруги отправились в Канны за покупками, оказалось, что одежда обычного размера ей тесна – пришлось покупать вещи на размер больше. Билл подшучивал над женой, когда она засомневалась, сможет ли застегнуть молнию на джинсах. Он отметил, что она поправилась, но не задал главный вопрос, не желая напрасно беспокоить жену. В Париже он уже был в этом уверен; Энн так устала, что отказалась побродить вдоль Сены и заснула на пути в «Кок Харди» на ланч, а при виде дюббона буквально позеленела. Он не говорил ни слова, но охранял жену, как курица цыпленка. Когда они вернулись в Лос‑Анджелес, Билл все‑таки напомнил, что у нее не было месячных с тех пор, как они уехали, а прошло уже тридцать дней. Впервые за шесть месяцев Энн не вспомнила об этом. Изумленная, она открыла рот, быстро подсчитывая в уме, а потом нервно улыбнулась.