|
При его легкой начитанности, знании анекдотов и веселой опытности по части гостиных, он не находил ни одного слова, которое мог бы поместить между важных и серьезных предметов, занимавших лорда Кастльтон, по временам прихлебывавшего из стакана. Только самые важные и практические вопросы, по-видимому, влекли этого будущего путеводителя человечества. Дело в том, что лорд Кастльтон преимущественно изучал все, что относится к собственности, – понятию, заключающее ему обширный объем. Ему было сказано: «вы будете богатым владельцем: для вашего самосохранения необходимо основательное знание. Вы будете обмануты, запутаны, осмеяны, одурачены, затруднены на каждый день вашей жизни, если не освоитесь со всем, что угрожает или обеспечивает собственность, уменьшает или увеличивает ее. Вы имеете значительный вес в государстве, вам надо знать интересы всей Европы, даже всего просвященного света, потому-что эти интересы имеют влияние на отдельную страну, а интересы вашей страны чрезвычайно важны для личных интересов маркиза де Кастльтон». В следствие этого молодой лорд обсуждал и излагал в полудюжине сентенциальных фраз: состояние материка; политику Меттерниха; вопрос о папстве и расколах; отношение земледельческого класса к мануфактурному;хлебные законы; монетный курс; законы о плате за труд; разбор главных ораторов Нижней-палаты, со вставочными замечаниями о важности удобрения скота; введение льна в Ирландии; переселения; пауперизм; патологию картофеля; связь между картофелем, пауперизмом и патриотизмом, и другие, не менее для размышления важные, предметы, более или менее связанные с идеею о собственности Кастльтонов, – оказывая притом немалозначительную ученость и какое-то торжественное направление ума. Странность была в том, что предметы, таким образом избранные и обсуживаемые, принадлежали не молодому адвокату или не зрелому политику-эконому, а гордой лилии поля. О человеке менее высокого звания всякий бы сказал: он не без дарования, но через-чур самолюбив; а в лице, рожденном с таким состоянием и имевшем всю возможность весь век свои нежиться на солнце, нельзя было не уважать добровольного участия к чужим интересам; нельзя было не сознаться, что в молодом маркизе были все данные человека чрезвычайно замечательного.
Бедный сэр Седлей, которому все эти вопросы были столько же чужды, сколько богословие Талмуда, после нескольких тщетных усилий свести разговор на более благодарную почву, наконец отказался от всякой надежды и с сострадательной улыбкой на прекрасном лице, окунувшись совершенно в свое покойное кресло, принялся рассматривать свою табакерку. К немалому удовольствию нашему слуга доложил, что приехал экипаж лорда Кастльтон; сказав мне другую речь с невыносимой любезностью, и холодно пожав руку сэра Седлея, лорд вышел. Комната, где мы завтракали, выходила на улицу, и, между тем как сэр Седлей провожал своего гостя, я невольно подошел к окну. У подъезда стояла дорожная карета, запряженная четверкой почтовых лошадей: слуга, казавшийся иностранцем, ждал с шубой своего господина. Когда лорд Кастльтон остановился на улице, и стал кутаться в дорогой мех, я, более, нежели в комнате, заметил слабость его сложения и неимоверную бледность его бесстрастного лица; вместо зависти я почувствовал сожаление к владельцу всей этой роскоши величия, почувствовал, что ни за что бы не променял моего здоровья, непринужденной веселости и живучей способности наслаждаться вещами самыми обыкновенными и самыми общедоступными, на состояние и вес, которым так много служил этот бедный юноша, может-быть, потому, что так мало употреблял их на служение удовольствию. |
