|
Роланд чувствовал, что ему не приходилось быть наставником, и что сердце ребенка постоянно было для него закрыто. Роланд стал высматривать, и нашел на другом конце Парижа человека по-видимому годившегося в преподаватели, молодого Француза, получившего некоторую известность в литературе, но в особенности в науках, красноречивого, как и все Французы в разговорах, исполненных громких чувств, которые нравились романической восторженности капитана; Роланд, увлекаясь надеждами, отдал сына на попечение этого человека. Быстрые способности мальчика позволяли ему приобретать очень-скоро познания, нравившиеся ему; он с удивительной легкостью выучился говорить и писать правильно по-французски. Его твердая память и гибкость органов от которых происходит особенная способность к изучению языков, с помощью английского учителя послужили ему к восстановлению первых сведений в языке отца, и дали ему возможность бегло изъясняться на нем, хоть он навсегда сохранил в произношении что-то такое странное, поразившее меня; но не подозревая в нем иностранца, я видел в его выговоре только произвольную вычурность. В науках он ушол не далеко, немного дальше самых общих сведений в математике; но он приобрел способность считать необыкновенно-скоро. Он с жадностью читал попадавшиеся ему книги пустого и легкого содержания, и почерпнул оттуда известного рода познания, открываемые романами и драматическими произведениями, познания в добре или зле, смотря по степени нравственности писателя, развивающие понятие, и дающие страсти более-благородное направление, или только развращающие воображение и унижающие человеческое достоинство. Но сын Роланда остался попрежнему невеждой во всем том, чему-бы хотелось отцу чтоб он выучился. Между прочими несчастными обстоятельства брака капитанова было и то, что его жена имела все предразсудки Испанки-католички, и с ними-то его сынкак-то бессознательно связал учение, почерпнутое им из суеверного язычества Гитанов.
Роланду хотелось поручить воспитание сына протестанту. По имени преподаватель точно был протестант. Он был такого рода протестант, каким, как говорит один из защитников Вольтера, был-бы этот знаменитый человек, если б жил он в стране протестантской. Француз своими насмешками разрушил все предразсудки юноши, оставив в нем только язвительный скептицизм энциклопедистов, даже без всяких оснований эфики. Этот наставник, без сомнения, и сам не понимал всей важности вреда, который делал ученику, или он от души верил в ту простую и удобную систему, которую в последнее время стали рекомендовать и в Англии: «действуйте на ум, остальное придет само по себе, учите читать что-нибудь, и все будет хорошо; следуйте наклонностям ребенка: таким-образом вы разовьете дарование, которому отнюдь не противоречьте.» Ум, дарованье: прекрасные вещи! Но чтоб воспитать всего человека, нужно воспитать что-нибудь побольше этого. Не от недостатка в уме и даровании Борджии и Нероны оставили имена свои памятниками позора человечества. Где же, в этом воспитании был хотьодин урок, который-бы согрел сердце или направил-бы душу? О, моя Матушка! еслибы мог этот мальчик, стоя у колен твоих, услышать из уст твоих, зачем дана нам жизнь, чем она разрешится, и как для нас открыто небо и день и ночь! О, батюшка! если б был ты его учителем не по книгам, а в простой мудрости сердца. О, если б он мог выучиться от тебя, из правил, подтвержденных примерами, счастью самопожертвования, и тому, как добрые дела исправляют зло! К несчастью этого мальчика, в его ослепительной красоте, в его наружности и приемах, было что-то такое, вызывавшее на снисходительное участие и сострадательное удивление. |
