11) Мне надо знать все о кукурузе.

   12) Лонгин где-то говорит что-то о занятиях не согласных с призванием (вероятно об общественной жизни): что такое? Лонгина нет в моем Лондонском каталоге: он долженбыть в ящике, в кладовой.

   13) Поверить мои исчисления о нищих: я где-то ошибся, и т. д.

   Мой отец не ошибся в Тривенион: он не думал о том, что его секретарю нужно спать! Чтобы приготовить к половин десятого все вышеописанное, я встал при огне. В половине десятого я искал Лонгина – вошел М. Тривенион с пачкой писем.

   Мне досталось отвечать на половину. Я получаю словесные наставления в отрывистом разговоре. Покуда я пишу, М. Тривенион читает журналы, просматривает мою работу,делает из неё выписки, иные для Парламента, другие для беседы, третьи для переписки; пробегает утренние парламентские бумаги и набрасывает заметки для выписок, сокращений и сравнения их с другими, иногда лет за двадцать. В одиннадцать часов он идет в Комитет Нижней Палаты, а я работаю до половины четвертого – времени его возвращения. В четыре, голова Фанни показывается в кабинет, а я теряю свою. Четыре раза в неделю М. Тривенион исчезает на остальное время дня, обедает у Беллами, или в клубе, ждет меня в Парламенте в восемь часов, на случай какой-нибудь надобности, справки или цитаты. Тогда он отпускает меня с новым запасом инструкций. Но есть у меня и праздники. По средам и субботам М. Тривенион дает обеды, на которых я вижу самые замечательные личности обеих партий: Тривенион сам принадлежит к обеим партиям, или ни к одной из них, что все равно. По вторникам леди Эллинор дает мне билет в оперу, и я попадаю туда во время к балету. Сверх того, я получаю много приглашений, ибо на меня смотрят как на единственного сына, имеющего право на большие надежды. Со мной обходятся как прилично обходиться с Какстоном, имеющим право, буде желает, ставить перед своим именем, частичкуде.Я занимаюсь моим туалетом и пристрастился к нарядам, что весьма естественно в восемнадцать лет. Я люблю все, что делаю, и все меня окружающее. Я с головой и по уши влюблен в Фанни Тривенион, которая надрывает мое сердце, ибо кокетничает с двумя пэрами, одним гвардейским офицером, тремя старыми членами Парламента, сэром Сэдлем Бьюдезерт, одним посланником, всеми его подчиненными и в довершение (какова!) с епископом в парике, который, говорят, собирается опять жениться.

   Пизистрат бледнеет и худеет. Его мать говорит, что он похорошел; сам он приписывает это естественному действию искусства Штольца и Гоби. Дядя Джак говорит, что онсовершенныймолодой человек. Отец смотрит и пишет к Тривениону:

   «Любезный Т. – Я отказался от жалованья для сына. Дайте ему лошадь, и пусть его ездит верхом два часа в день. Ваш О. K.»

   На другой день я сижу на отличной гнедой кобыле и еду рядом с Фанни Тривенион. Господи! Господи!

   Глава VIII.

   Я не упоминаю о дяде Роланде; он уехал за границу, за дочерью. Он остался там дольше, нежели мы думали. Ищет ли он и там своего сына, как здесь? Отец кончил первуючасть своего сочинения в двух больших томах. Дядя Джак, который недавно был что-то грустен и теперь все сидит дома, выключая суббот, когда все мы сходимся за обедом у моего отца, дядя Джак, говорю, взялся продать сочинение отца.