|
- Вот моя хозяюшка! Золотко мое! Вернулись, значит, на старое гнездовье. А Марыня все такая же красавица! Совсем барышня, ей-богу, не верится, что у нее уже сынок! Марыня покраснела от удовольствия, но в эту минуту к ним подошли Зазимские с кучей детей, а за ними Гонтовский, vulgo <в просторечии (лат.).> “увалень”, несчастный Марынин обожатель, дравшийся с Машко. Гонтовский держался несколько скованно и смущенно, ослепленный ее красотой и опечаленный тем, что упустил свое счастье. Марыня тоже поздоровалась с ним сконфуженно, а Поланецкий с великодушием победителя дружески протянул ему руку. - Оказывается, и у меня тут есть старые знакомые. Как живете? - По-прежнему, - отозвался Гонтовский. Ямиш, который был в отличном расположении духа, бросил на него насмешливый взгляд. - Все с сервитутами у него нелады, - сказал он. Гонтовский пришел в еще большее замешательство, потому что нелады эти стали уже притчей во языцех. Бедняга в последние годы едва сводил в своем Ялбжикове концы с концами и все надежды возлагал только на сделку с крестьянами да продажу леса. Но каждый раз, уже почти договорясь, ялбжиковские мужики вдруг припоминали ему, что он все “на белом коне скачет, из ружья палит да на девок заглядывается”. Зная с детских лет крестьянскую повадку ничего не говорить прямо, без обиняков, он тем не менее терял иногда терпение. - Вот дьяволы! Ну какая здесь связь! Чтоб вас всех черти взяли! - восклицал он с отчаянием. Столь убедительное dictum <высказывание (лат.).> производило обыкновенно то действие, что ялбжиковские выборные умы снова держали совет и, взвесив все “за” и “против”, снова заявляли, почесывая затылки, что все бы ничего, кабы барин “на белом коне не скакал, из ружья не палил...” и так далее. Марыня, которая почти по-родственному относилась к Ямишу, узнав, что он остался в соломенных вдовцах, пригласила его к обеду. Недовольный же отсутствием госпожи советницы, Плавицкий со своей стороны пригласил “Гонтосика”, вспомнив, как они играли с ним в карты по воскресеньям, вследствие чего Поланецкие поспешили домой, чтобы Марыня поспела с нужными распоряжениями. Плавицкий с Ямишем поехали следом, а за ними в бричке, запряженной тощей рабочей клячей, тащился Гонтовский. - Дочь моя счастлива... - говорил Плавицкий Ямищу по дороге. - Ничего не скажешь!.. Человек он хороший, дельный, но... - Что “но”? - Сумасброд! Помните, как он пристал ко мне вернуть ему какие-то жалкие двадцать тысяч рублей. Пришлось продать Кшемень. И что же? Теперь сам же его купил... А не требовал бы долга с меня, не пришлось бы и за Кшемень платить - задаром бы его после моей смерти получил. Человек неплохой, но... - постучал себя Плавицкий пальцем по лбу, - ветер еще в голове! Что правда, то правда. - Гм! - только и сказал Ямиш в ответ, не желая обидеть старика, а про себя подумал: останься Кшемень в его руках, от него давно и следа бы не было. - Опять работать придется на старости лет, на меня ведь все ляжет, - пожаловался со вздохом Плавицкий. “Не приведи господь! - едва не вырвалось у Ямиша, но он достаточно знал Поланецкого, чтобы не тревожиться на этот счет. Да Плавицкий и сам не очень-то верил в свои слова: зятя он немного побаивался и понимал, что тот все возьмет на себя. |
