|
- За здоровье пани Поланецкой! За здоровье семьи Поланецких!.. - За здоровье семьи Поланецких! - подхватил Гонтовский, на которого красноречие всегда оказывало благотворное действие, готовый в эту минуту простить Поланецким даже все муки, какие из-за них перетерпел. Все с бокалами устремились к Марыне, а она благодарила, растроганная. - Ах, Стась, как я-счастлива, - шепнула она мужу, который к ней подошел. - Я всегда говорил: нельзя землю из рук выпускать! - заявил Плавицкий, когда все снова уселись. - Верно! - подтвердил Гонтовский, подумав про себя: “Кабы только не баламуты эти окаянные!” А Розалька качала тем временем маленького Стася в детской, напевая свое грустное деревенское: Горе горькое в хоромах, Ясек мой родной!.. После обеда гости стали было собираться, но Плавицкий предложил партию в карты, и разъехались только уже на закате. Поланецкие, натешившись сыном, вышли на террасу и спустились оттуда в сад; вечер был тихий и теплый. Все напоминало им далекое воскресенье, проведенное здесь вместе, и воспоминания эти - а было их множество - казались дивным, сладостным сном. Как и тогда, опускался к горизонту огромный шар и деревья недвижно стояли в вечерней тишине с озаренными закатными лучами верхушками; как тогда, раздавался из гнезда за домом клекот аиста и торжественная, умиротворяющая тишина была разлита вокруг. Они заглянули во все уголки, обежали все аллеи, наконец подошли к ограде и долго смотрели на уходящие вдаль поля, на темную полоску леса на горизонте, тихо переговариваясь друг с другом, и от голосов их веяло таким покоем, каким напоен был этот вечер. Отныне их жизнь - это мир, который их окружает. И оба почувствовали, что земля зовет их и привлекает, что завязывается какая-то связь, обязывающая жить здесь, и нище больше: трудиться, служа богу, на ниве с народом вместе. Когда солнце зашло, они вернулись на веранду и, как в тот далекий вечер, остались посидеть до наступления полной темноты. Только тогда Марыня сидела поодаль, а сейчас притулилась к мужу. - Нам будет тут хорошо, правда, Стах? - сказала она. - Дорогая! Любимая моя! - повторял он, обнимая ее и крепко прижимая к сердцу. Над окутанными туманом ольхами показалась румяная луна, и лягушки, угадав, наверно, что вернулась та девушка, которая так часто гуляла по берегу пруда, хором завели, нарушая вечернюю тишину: - Рады! Рады! Рады!.. *** И потекла новая жизнь, не чуждая забот, но несущая больше меда, чем полыни. Автор вкусил от этого меда - уже в своем воображении. |
