…А через неделю приехали и за ней.

С тех пор прошло двадцать шесть лет (из них семнадцать она провела в лагерях), но и по сей день, как самую большую в своей жизни вину, она не может себе простить этих последних двух фраз и того, что меня удержала... 1963 г.

ОЖИДАНИЕ

(МАТЬ)

Она давно уже на пенсии и, старенькая, сухонькая, часами сидит у окна и смотрит в конец переулка, в ту сторону, откуда идут люди от метро, с автобусов и троллейбуса.

Рядом с ней, на стене под стеклом, окантованные ее руками, несколько фотографий...

Крохотный, будто слепой, комочек на пеленке кричит, надрывается.

Малышка лет четырех, в коротеньком платьице, на голове — огромный бант.

Девочка-подросток с нежным, по-детски ясным лицом стоит, облокотясь на велосипед.

И, наконец, последняя карточка — девушка, уже невеста, статная, красивая, в пилотке и шинели с погонами лейтенанта медицинской службы; на боку — санитарная сумка; за спиной — автомат.

А в шкатулке, на комоде, наградные документы и быстро пожелтевшая бумажка, каких по России разослано миллионы:

«...Ваша дочь... верная воинской присяге... проявив мужество и героизм, пала смертью храбрых...

Похоронена на поле боя...»

Слева у окна узкая девичья кровать со взбитыми подушками — уж сколько лет — ожидает хозяйку. На стене велосипед — тоже ждет. Не дождаться им: мертвые не возвращаются. Но мать не может, не хочет это осознать; она не верит похоронной.

Годами меняются наволочки и покрывало, стирается пыль с металлических трубок, и, пока она жива, будет длиться это ожидание. Не верит она и никогда не поверит, что дочь не вернется, до последнего часа — в неизбывной надежде на случай или чудо — будет ждать, и ничем ее не убедить, что эти вещи, карточки, да еще воспоминания — вот и все, что осталось от дочери.

Старенькая, в задумчивой сосредоточенности, она часами сидит у окна и смотрит, напряженно вглядываясь в каждую женскую фигурку, что появляется в конце переулка.

Не годы состарили и согнули ее — горе... 1965 г.

ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ

(ФИЛОСОФИЯ)

— А винцо-то дрянь, сама слабость. До души не дошло, не!.. Счастье бабье, девоньки, оно короче воробьиного носа, а страдания длинные-длинные... Каторжные!.. И ты, девка, мне не прекословь, со мною не спорь. Я ведь седьмой десяток распечатала — любой из вас в бабки гожусь! Чем спорить и перечить, слушали бы хорошенько, да на ус мотали — ума набирались!.. Я вам, как родным детям, скажу: мужик — он по природе — что?.. Скот! Пока добивается — человеком прикидывается, а как свое получил — скот! И сколь его ни ублажай, он скотом и останется. Я их на своем веку столько перевидала — и все одинаковы: кашку слопал — ложку об пол! А бабы — дуры доверчивые, через дурость свою и маются... Любовь ведь только в книжках, да еще в кино бывает. Вот она, к примеру, — ждет и сохнет, а, думаете, он придет?.. Спешит и падает, аж шея мокрая!.. Он теперь другую дуреху охаживает. Уж это как пить дать!..

— Нет, так нельзя. Не могу! Понимаете — невозможно!.. Ну как жить без веры в людей, без любви и доверия?!. Как?!. Для чего?!.

— Эх, и дура же ты, девка, прости меня, грешную... Как есть дура необразованная, несмышленая, малолетняя. Тебя еще не клевал жареный петух! Тебя еще не снасиловали и не убивали — вот ты и вякаешь!.. 1967 г.

НЕПОДКУПНАЯ

(ХЛЫНОВА)

В травматологическом отделении в большой палате на десять человек лежала некто Хлынова, еще крепкая, лет семидесяти старуха с большими блекло-голубыми глазами, когда-то, очевидно, необыкновенно красивая.