|
Но Степан Аксентьевич не стал его проводить. Он взвесил, как могло бы обернуться это собрание. Голосовать должны были трое: он, Турчин и еще один коммунист, шофер Малохотько. Он проголосует за строгий выговор, Турчин и Малохотько (молодой и еще упрямый) — «против». Ну, в лучшем случае Турчин воздержится. Несколько дней его мучила эта мысль, он извел немало бумаги, прежде чем написал в райком нечто такое, чему и сам при всем своем почтении к бумаге не мог придумать названия. Нечто среднее между протоколом и объяснительной запиской. Сверху мелкими, как маковые зернышки, — «Протокол», «Слушали», а «Постановили» нет. Пусть думают, будто пропустили. Но ведь в райкоме, наверное, приняли листок за протокол.
И теперь он трепетал. Нет, не совесть грызла его! Человек, который плюнул на другого, не вытрет своего плевка. Досадно было, что Турчин, как выяснилось только вчера, голосовал бы вместе с ним. Ему бы еще один денек... Собственно, он никогда не сомневался в своей правоте. Законность на его стороне. И только формально. Еще бы один день!.. Вот если бы заседание бюро перенесли или Кущ не доехал!.. Нервозность Ревы будто передалась стальным нервам машины, которая давно уже чихала, а теперь в ней что-то застучало, мотор завыл и на крутом подъеме совсем заглох. Несколько минут Рева возился с мотором, а потом кинул ключ и безнадежно махнул рукой: — Аминь! Не сосет бензина. Лопнула трубка. Федора это обеспокоило. Он вылез из машины, заглянул в мотор. — Что же теперь делать? — Мне тут загорать до вечера. А вам... Пожалуй, взбирайтесь на гору, там на эту дорогу буртинская набегает. Может, кто проедет. Я попробую заклепать. На бугор падали яркие лучи солнца, словно указывали ему путь. «Шлеп, шлеп», чтобы не оступиться в какую-нибудь лужу. И все-таки Федору не удалось обогнуть их все. Пока доплелся до перекрестка, забрызгал всю одежду. Он еще не успел обежать взглядом буртинскую дорогу, как под горой взревел мотор. Еще раз, другой, а затем дребезжание медленно стало удаляться. Через несколько минут оно отозвалось комариным звоном справа, за лесом, где тянулась к городу старая дорога. «Негодяй! Имел запасную трубку...» Федор прислонился к тополю. На беду, небо затянулось тучами, заморосил холодный дождь. Природа в этом году словно глумилась над людьми. По календарю уже началась зима, а над землей либо теплая метель, либо холодный дождь. По сторонам дороги гниет неубранная кукуруза, прелыми кучами разбросана по полю солома из-под комбайна. Ой, как сильно еще зависит человек от природы! Особенно сельский. Машина попалась только перед обедом. Заседание бюро уже подходило к концу, и его дело уже хотели перенести на другой день. Но потом все же пригласили. Он стоял перед членами райкома суровый, спокойный. Высокий упрямый лоб с родинкой над левой бровью, острые глаза. В черном промокшем костюме, сорочка в полоску, без галстука. Он не вызывал у членов райкома, уже знакомых с его делом, симпатии. Едва приехал по второму вызову, да и то под конец заседания. Умышленно не сел в машину, которую послали за ним. — Фанатик, — в шутку или серьезно прошептал длиннолицый, с остренькой бородкой заведующий райфинотделом. И дальше, насмешливо, вслух: — В бога верите? — Нет. — Федор сам не знал, как сорвался ответ на этот оскорбительный вопрос. Он искал глазами Бобруся и, не найдя, опечалился. Как раз в этот момент и упал, словно с потолка, вопрос. — Перекреститесь. — Я это сделаю после того, как вы сделаете намаз. Кто-то фыркнул, потому что очень подходил этот «намаз» к турецкой бородке и всему облику заведующего финотделом. И тот сразу умолк под каменным взглядом Федора. Заведующий финотделом хотел сказать что-то злое, но секретарь райкома, усталый, с синими подковами под глазами, стукнул карандашом по чернильнице. |
