— Что мне шевелить. Я человек маленький. Свою работу выполняю, трудодни подсчитываю, и подсчеты мои точные.

— Точные, потому что не хочешь под суд попасть. «Маленький человек». Все мы маленькие, и все великие. Вот взял бы составил точную сводку... да и послал ее в ЦК, в Москву. Слышишь, Василь? Напиши. Или хоть мне цифры подбери....

Смотрит Василь на брата и не знает, сочувствовать ему или завидовать. Впрочем, сочувствовать ему нельзя. Федор не пустой мечтатель, не слепец и свои слова не бросает на ветер. Василь приглядывается к брату с того дня, как тот приехал в село. Поначалу Федор показался ему казенным человеком, для которого все в жизни решено и перемеряно раз и навсегда. А потом увидел, что ошибся.

Вчера Федор получил несправедливый выговор и, наверно, где-то внутри, как колючие иглы, — злость и обида. Но он не упивается ею, не переносит этой злости на окружающих. Что же видит Федор? Вдруг и в самом деле больше, чем он?

Однако за этой мыслью чередой пошли иные. И точно каменной стеной, Василь отделился ими от Федора.

— Ты говоришь, жизнь идет вперед. Ох, и мелкие же у нее шаги для человека! Растет производительность труда? Страшно возросла. Если посчитать, что стоило выковать пятьдесят лет тому назад, скажем, лемех или вырастить килограмм хлеба, и сравнить со стоимостью выработки сейчас, то цифра будет по крайней мере с одним, а то и с двумя нулями. А благосостояние людей на сколько возросло? Ну, в полтора, в два раза. Вот поэтому и должен каждый человек сам о себе заботиться.

— Нет, не в два. Ты посчитай сюда и радио, и газеты, и кино. И образование не двухклассное, а среднее, и техникум, который ты закончил, и еще много чего. А сколько забирают войны и оборонные расходы? А погляди, сколько построено, и строится тоже немало. Даже в нашем селе. А в городах целые кварталы, как из сказки, встают. Все это квартиры рабочим людям.

— Ну и что с того? Ты хочешь сказать, что все это облегчило человеческую жизнь?

— Не только облегчило, но и украсило. Сравним хотя бы жизнь наших родителей и нашу... Ты не думай, я тоже за благосостояние. Но не за индивидуалистическое. Сообща его надо достигать...

Под ударами Федора содрогается стена, падают кирпичи. Василь видит, что и была она не так уж высока и крепка, как ему казалось вначале. Но Василь упорно выкладывает на месте обвалившегося новый ряд камней.

— Жизнь идет вперед. И Рева с нею бежит. Писал доносы и пишет.

— Что же, арестовали кого-нибудь по тем доносам, от работы освободили?

— А вот тебе же выговор ппипечатали! Я перекрещусь, что это он написал.

— Может быть. Однако выговор с меня снимут.

— Говорил слепой...

— Слепой прозреет!..

— Если бы!..

— Это в его власти. А про цифры не забудь...

Но Василь уже за дверью. А в пепельнице дымит, постреливает махорочными крошками огромный окурок: забыл погасить.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Печально шумят тополя. Под ними всегда, как будто невзначай, сходятся Олекса с Оксаной. Шумят тополя глухо, качаются холодно, зябко — они окоченели, уснули. Олексе кажется, что и сердце его заснуло. Оно уже не трепещет, не смеется. Вот и теперь целый вечер приходится шаркать ногами по стежке, старательно раздувать огонек беседы, не дать угаснуть. Неужели она не понимает?..

Но он сразу же старается отогнать эту мысль от себя: 

«Что же это я?.. Она ко мне с открытым сердцем, с радостью. А я?.. Ведь сам и свидание назначил. Я люблю ее, люблю!»

И как будто начал ощущать тревогу встречи.