Мысли Олексы скакали от драки в клубе к расказу деда. Про трутней-стиляг лучше не скажешь. В словах деда горькая мудрость. Но еще что-то крылось за дедовым рассказом.

Молодость, думается ему, порой немного свысока смотрит на старость. И Олекса даже почувствовал неловкость за хлопцев и почему-то немного и за себя.

— А ты приходи, агроном, ко мне, у деда тоже есть своя наука. И книжки полистаешь. Я тогда не знал, кто ты и что ты. 

Олекса поймал протянутую в темноте дедову руку, крепко пожал ее. Ему захотелось пройти с дедом в бригаду, но другая мысль толкнула к дому. Он шел по улице, а в ушах еще звучали Савочкины слова.

Олекса тогда, при первой встрече, не знал, кто этот дед и каков он. Он вообще много чего не знал и не видел или видел, да не так, как надо. И село и людей. Их простоту, деликатность, гостеприимство.  А теперь Олекса ловит ее везде, и в большом и в малом. Вот хотя бы и с его квартирой. Для бабы Одарки, когда он не ест, — самое большое огорчение. Олекса не любит, чтобы на него смотрели во время еды. И она заметила это, подаст ему еду, а сама или уходит из хаты, или хлопочет у печи. В селе почти никто не запирает хату, сарай. Приходят соседи и, если нет никого дома, сами берут вилы, лопату или какой-нибудь нужный инструмент, и тот никогда не пропадет.

И совсем не равнодушные тут люди. Олекса сам в этом убедился. Пока что немного слушателей у не_ го в кружке, но не на все вопросы, которые их интересуют, может он ответить. Приходится подчитывать дома. 

«Но почему не светится окно Оксаны? — прогоняет одна мысль другую. — Где Оксана?»

В воображении возникает Оксана. Он видит ее стыд, ее отчаяние, и ему становится жутко. Обойдя вокруг хаты, он заглянул в освещенное окно. У печи хлопотала только тетка Липа. Оксаны не было. Олекса быстро повернул к клубу.

* * *

Стыд, отчаяние гнали Оксану по темной улице, под гору. Остановилась она от какого-то внутреннего толчка только тогда, когда пересекла ей дорогу речка. Осенний паводок размыл плотину, сломал ветхий мостик, по которому ездили в Марусину рощу, и унес его в Сулу или, может, в Днепр. Речка преградила путь, отчаянье преградило жизнь. Оно, словно вихрь, подхватило ее и швыряло, бросало, мучило.

Слева протянули к небу руки-ветви высокие тополя. Это их тополя, ее тополя, как будто и они взывают к кому-то, как бы моля о пощаде. И Оксана протянула в тоске, в мольбе руки. Может, это уже не руки, а ветви, и она сама не исстрадавшаяся девушка, а тополь. Вот так и будет тополь стоять здесь на краю дороги, на удивление людям. И буйный ветер станет гнуть его до самой земли, как согнула горькая любовь. И губы ее дрожат на ветру, шепчут без мысли:

«Причинна, причинна» , — опомнилась, встрепенулась вдруг Оксана, и река заплескала возле ног, забормотала насмешливо: «Причинна, причинна!»

Сползла с блестящей, словно отшлифованной луны, тучка, прояснила воду. И река уже не глумилась, а плескалась холодно, предостерегающе.

Тот плеск ворвался девушке в душу, остудил ее, и Оксана провела рукой перед глазами, словно снимая невидимое покрывало. Куда она бежала, зачем?.. Отступила на шаг, другой — и вдруг чуть не вскрикнула с испуга. Рядом с нею раскачивалась на земле длинная бледная тень. Оксана оглянулась и встретила во тьме блестящие, странно спокойные глаза.

— Там нет спасения. Там — муки...

Услышав голос, Оксана словно пробудилась от сна. Поп Зиновий. Зачем он здесь? Откуда он взялся? Ах да, ведь отсюда тропинка убегала на подгорный порядок, туда, где живет поп!

Оксана не знала, что поп тоже был в клубе, видел, как насмеялись над нею, и пошел следом. Эта девушка давно привлекала его внимание своею кротостью, задумчивостью, покорностью.