И еще ей было жаль Анжелику Федоровну, с таким упоением подставлявшую лицо слабым солнечным лучам, норовившим ускользнуть за многоэтажные дома. Она действительно была красива в этот момент. Мягкий свет сгладил морщины на ее лице, вырисовал гордый и вдохновенный профиль. Легкий ветер трепал седой локон, выбившийся из-под пуховой шапочки. Осенняя Женщина…

Может быть, в каждой из них пряталась Осенняя Женщина — загадочное, красивое существо, вечно смотрящее дальше, чем хватает взгляда, и видящее больше, нежели можно вообразить.

Они подъехали к самому декоративному парапету, отделявшему реку от дорожки, окаймлявшей весь берег.

продекламировала Анжелика Федоровна, вглядываясь вдаль. — Как это правильно… Иногда я думаю о том, как мало сделала в этой жизни. Как много было в ней суетного, сиюминутного, неважного, что, тем не менее, казалось важным. Мне представлялось, что чрезвычайно обязательно занять в обществе положение, приобрести нужные знакомства. Но сейчас, уж извини, деточка, за нечаянное философствование старухи… Сейчас я натыкаюсь на пустыню, в которой нет ориентиров. Нет ничего, за что я могла бы уцепиться взглядом, мыслью, чувством. Все отошло, размылось. Я одна. Совсем одна. Остываю, скукоживаюсь и падаю. Как осенний лист. Это трудно. Быть одной и помнить себя при этом частью целого. Да, наверное, так…

— Вам не холодно? — спросила Кристина, потому что дрожь пробрала ее до самых костей.

— Нет, деточка. Мне хорошо. Спасибо, — старуха тепло прикоснулась к руке Кристины и пожала ее. — Семен Григорьевич, где же ты?

— Здесь я, здесь.

— Посмотри, какой прекрасный вид. В свое время я часто гуляла по городу. Здесь, конечно, не так много исторических мест, как в Праге или в Риге, но все равно можно найти прелестные уголки. Жаль, у Михаила Степановича было не так много времени, чтобы сопровождать меня.

— Да уж, все дела. А помните, как он ловил рыбу? Помните?

— Это когда же такое было, голубчик?

Кристина отошла в сторону, чтобы дать старикам поговорить.

Так тихо и спокойно было на душе.

Кристине отчаянно красивым казалось все вокруг. Жизнь вдруг утратила надуманную сложность и запутанность. Мир обрел краски, наполненность, значимость и звучность. Ушла душевная глухота и скованность. И одна настойчивая мысль не давала покоя в этот момент. Она думала о Тимофее, о том, что было бы совсем неплохо, если бы он был рядом. Просто стоял рядом, держал ее за руку и глядел вместе с ней на Свислочь. Если бы только она могла почувствовать, что ему это надо так же сильно, как и ей!

— Отослала, — услышала она сзади голос Семена Григорьевича. — Сказала, ступай, одна посижу. Сильная женщина. А вы, девушка, простите, кто ей будете?

— Никто. Я живу в ее квартире. Она меня пригласила.

— Ага. Понятно. А я вас с дочкой Зои перепутал. Анюта, дочка Зойкина то есть, все время рядом с Анжеликой Федоровной была. И сын Мишка. Любила их Федоровна.

— У Анжелики Федоровны тоже были дети?

— Не дал ей Бог родных деток. Так она Анюту с Мишкой стала своими считать. Прикипела к ним.

— И что с ними случилось?

— Живут себе. Что с ними может случится? Каждый сам по себе, — неприязненно отозвался Семен Григорьевич. — Ни тебе благодарности, ни толку с их жизни. Почему, вы думаете, Зойка с ней живет столько лет? Потому что негде. Мишка-то, сынок Зойкин, квартиру, что Михаил Степанович ей выхлопотал, себе отцыганил с концами. А Зоя — женщина гордая. Не стала с родным сыном собачиться из-за квартиры. Ушла и все. А Анюте дача Михаила Степановича досталась. Хорошая была дача. В поселке возле Степянки. Так она ее продала и сгинула куда-то.