"Ну, вот и, слава Богу!" – думала она, с ухмылкой поглядывая на тусклое серебро кувшина, но пока дошла до камина, наполнила чарку, да выпила, ноги застыли, словно босая бежала по снегу. Но и то сказать, выстуженный камень плит под ногами мало чем отличался от не растаявшего зимнего снега. Тот же холод, одним словом. Поэтому пришлось выпить еще одну чарку, чтобы согреться, и еще одну – для душевного спокойствия.

А тот шестопер ей в лицо ведь так и не попал – успела уклониться. Смерть пронеслась над головой, обдав волной дождевых брызг, а в следующее мгновение собственный Моргенштерн Елизаветы поставил точку и в этом поединке. Одном из множества пережитых ею в тот день, не первом и не последнем, и даже не самом ужасном. Шестопер ее не задел, но и Елизавета не убила рыцаря с дубом и вороном на щите, а лишь оглушила, судя по всему, не высадив даже из седла. Бывает и так, и, возможно, эта сцена не осталась бы в памяти Елизаветы, вытесненная другими впечатлениями дня, однако случилось так, что запомнилась, и не случайно. Только успела Елизавета нанести свой ответный удар, как заиграла где-то рядом труба, забили большие барабаны, и судьба сделала свой очередной неожиданный – и, пожалуй, даже невероятный – поворот. Перелом в сражении случился в связи с резким, как удар молнии, и непредсказуемым, словно проявление стихии, изменением обстоятельств. Вот только что, галичмерцы и скульнхорнцы отчаянно сражались с саксонцами, уступая им в численности один к трем, и вдруг шансы сровнялись, потому что по Элве подошел с севера, от далекого Варяжского моря, флот под командованием Олафа Йорта, имея на борту десант в две тысячи баварских пехотинцев – копейщиков да меченосцев и три сотни икьхгорнских лучников, вооруженных ростовыми луками, короткими пехотными мечами и треугольными щитами. А с запада уже накатывалась кавалерийская лава: это Томас граф де ла Марк и Хьюго герцог Церенгенский вели в бой три тысячи баварских, швабских и бургундских рыцарей, и теперь уже саксонцам приходилось драться и по фронту, и в тылу…

"Надо же, каким неверным может быть военное счастье!" – усмехнулась Елизавета и в четвертый раз наполнила серебряную чарку.

"За ваше здоровье, дамы и господа!" – она отсалютовала пирующим в паласе Тильде и Дамалю, Хьюго и Зои, Эрику, Олафу и всем-всем-всем, включая сюда и датчан Гильденстерна и Розенкранца, с которыми сроднилась за время своего безумного похода, отсалютовала и выпила залпом чару жидкого пламени, пахнущего летом и солнцем, медом и травами.

– Ах! – на мгновение ей стало жаль, что не пошла со всеми на пир, но от взвара ее уже бросило в жар, и сладко закружилась голова, и перед глазами растеклось золотое марево. Так что и ноги мерзнуть враз перестали, и на висках выступил пот, и теплая струйка скатилась по шее из-под скулы в ложбинку между грудей, и до постели Елизавета добралась, уже едва соображая, кто она, зачем, и где...

Во сне, однако, ее одолевали все те же демоны отчаянных сражений и безнадежных битв. Елизавета спала, но сон ее был неспокоен: она сражалась, снова и снова переживая прекрасные и ужасные моменты отгремевшей битвы, слышала проклятья и божбу, стоны и вопли, грязную ругань и безнадежные мольбы. Видела кровь и грязь, и смерть во всех ее тошнотворных проявлениях, вдыхала запахи убийства и ненависти, крови и испражнений, лошадиного пота и человеческой мочи. Ей не было покоя даже в пьяном забытьи, и чувство опасности не отпускало Елизавету ни на одно мгновение.

"Что?" – она проснулась рывком, мгновенно перейдя из зыбкого забытья к ясному осознанию места и времени.

"Какого черта!" – но еще раньше, чем заметила смутную тень у дверей, рука нащупала под подушкой кинжал Людо.