– Хочешь кисель из ревеня? Можешь глотать?

Он открыл один глаз и улыбнулся:

– Да, спасибо, могу.

В его халате она напоминала гнома из «Белоснежки». Полы волочились по полу.

Она прошла в кухню.

– Я не люблю, когда кисель жидкий, а ты? У тебя есть дома крахмал? Я считаю, что кисель должен выдерживать испытание котом. Если взрослый кот пройдет по поверхности и лапы не увязнут, то, значит, кисель правильный. У тебя есть бритва?

– Ты что, уже переехала сюда?

– Может быть. Ключ от моей квартиры остался у Улофа. Я убежала от него. Я так рассердилась! Он меня не слушает. В ванной, в шкафчике, я, когда искала бритву, нашла фото мамы Улофа. Правда, ее зовут Мона? Как у тебя оказалось это фото? Улоф говорит, что я похожа на нее молодую. Это правда?

– Дьявольщина! – Если бы он не был болен, он бы, наверное, ей врезал. – Иди отсюда!

Она удивленно уставилась на него своими большими синими глазами. И опять эти слезы! Он со стоном упал на подушки.

– Я тебе не нравлюсь.

– Ты мне нравишься, но не трогай мои вещи!

Она в одно мгновение обвила его своими прохладными руками. Одна мокрая прядка ее волос упала ему на лицо. От нее хорошо пахло. Ее щека была такой мягкой!

– Скажи еще раз, что я тебе нравлюсь.

Он зажмурился, безуспешно пытаясь взять ситуацию под контроль.

– Тогда я у тебя останусь.

Глава 9

В температуре было дело или в ее легком прикосновении к его небритой щеке, теперь уже не поймешь. Но он расплакался. Разрыдался, к собственному изумлению, когда она положила Монину фотографию ему на грудь. Отбросив пододеяльник в сторону, он бросился к туалету. Пустил воду и постарался успокоиться. Что это – детский плач? Или бессильные слезы старика? В овальном зеркале над шкафчиком Арне видел свое красное лицо – вряд ли красивое.

Потом он рассердился. Если она хотя бы пикнет где‑нибудь об этом, он свернет ей шею! Копаться в его вещах! Он много лет не вспоминал, не думал о матери! Биргитта, наверно, и не заметила, что он заплакал? В этот момент он ненавидел и ее, и мать, и всех женщин, которых когда‑либо встречал.

За дверью послышался ее голос:

– Я возьму твой телефон – позвонить?

Это был не вопрос, а утверждение. Когда Арне вышел из туалета, Биргитта сидела на его письменном столе, зажав трубку щекой, и красила ногти на ногах.

– Он для своих лет чертовски красив, но одевается как старик… Я, наверно, схожу как‑нибудь с ним, куплю ему одежду.

Арне посмотрел на нее долгим взглядом и лег опять. Тело ломило от жара. Было очень больно глотать. Голова раскалывалась от боли, как орех в щипцах. Биргиттин голос звучал то близко, то далеко:

– Я нужна ему. Нет, он ничего не знает. Тяжело быть старым и терять зубы… А как дорого!

– Черт побери! – Арне резко поднялся на локтях в постели.

– Я должна заканчивать! Целую!

– Кто это был?

– Мама.

– Прекрасно!

– Мы не о тебе говорили, не думай. Мы вообще‑то говорили о папе. Ему предстоит заплатить зубному девять тысяч, не больно‑то весело! А мне придется после обеда идти в магазин подменить папу. Ему надо к зубному, а маме одной со всем не управиться.