Женщины в его жизни… Нет, пожалуй, их не было. Был первый опыт, жгучий и стыдный, оставивший мерзкий привкус дешевого вина во рту. Были короткие связи по "оперативной" надобности. Была одна, едва ли не вдвое старше его, женщина, которую он, наверное, немного любил. Или думал, что любил. Скорее, их просто свело взаимное одиночество и желание заполнить беспросветные ночи хотя бы иллюзией тепла. Она была вдовой одного из сослуживцев Билла, погибшего во время операции. В Отряде об этой связи знали, не одобряли, но и не порицали. Все кончилось как-то само собой, она просто продала квартиру и уехала на север, в свой родной городок. Билл провожал ее на поезд. Они избегали смотреть в глаза друг другу и, кажется, оба испытали облегчение, когда поезд тронулся.

Потом случилось то, что случилось, и он вернулся домой, ощущая себя не человеком, а, скорее, выжженной пустыней в человеческом облике. Яркие краски и свежие запахи заставляли его морщиться и прикрывать глаза.

В виске поселилась ноющая тупая боль…

Которая закончилась в тот миг, когда он увидел Мэри. Услышал ее смех. Утонул в ее глазах.

Теперь эта боль вернулась.

Полчаса назад, в ее кабинете.

Такое ощущение, что ему с размаху приложили по роже горячей сковородкой.

Ха, он даже не разглядел лицо Грейсона.

Интересно, каким он стал? В детстве был чистенький и розовенький, что твой поросеночек.

Впрочем, ничего плохого о нем тогда сказать было нельзя. Зубрила и чистюля, первый ученик, однако списывать всегда давал, не ябедничал, не стучал на курильщиков и даже однажды заступился за Билла перед учителем, хотя профиту ему в том никакого не было.

Смешно. Сегодня Билл даже не разглядел его лица. И все потому, что смотрел только на их с Мэри сплетенные руки. И на золотой ободок кольца на нежном, прохладном, сильном пальчике.

Боевой офицер, бывалый оперативник, взрослый, жесткий и суровый мужик, Билл сейчас ощущал себя беспомощным младенцем. Ведь даже обижаться он не имел права, потому что не имел никаких прав на Мэри в принципе.

Кроме одного.

Он ее любил. И желал.

Это не было темной похотью молодого мужчины, давно не имевшего отношений с женщиной. Это не было страстью измученного отсутствием любви сердца. Скорее, это было сродни благоговейному восторгу, хрупкому и осторожному восхищению перед тем, что оказалось невыносимо прекрасным и настолько совершенным, что достаточно просто смотреть и благодарить Бога за эту возможность.

Вчера вечером он видел ее обнаженную грудь, мог даже дотронуться до нее. Но сейчас был не в силах даже вызвать мысленный образ обнаженной груди Мэри. Это казалось кощунством.

Вчера вечером он обнимал ее, прижимал к своей груди, вытирал ее слезы, сжимал дрожащие пальчики и смотрел в залитые слезами карие глаза. Но он не мог представить ее в своих объятиях. Это было невозможно. Немыслимо.

Гордый, как сто тысяч древних королей, внук Харли Уиллингтона мечтал превратиться в пса и лечь у ног Мэри Райан. Отдать за нее жизнь такой вопрос даже не стоял. Это не обсуждалось. Зачем же еще нужна эта самая жизнь?

Но даже псом ему не стать. Потому что она любит Ника Грейсона и выходит за него замуж.

Харли отложил в сторону ржавый капкан, который вознамерился почистить, и прислушался. Острый слух браконьера вылущил из ночного свиристения, шелеста и поскрипывания странные, глухие звуки. Харли поднялся и бесшумно спустился в сад.

Его внук стоял на коленях в траве, мокрой от росы, у подножия корявой древней яблони.

Обхватив голову руками, он медленно раскачивался из стороны в сторону и тихо выл. Харли едва не схватился за сердце, на секунду поверив, что Билл и впрямь лишился рассудка.