Губы Эстер мелко задрожали, в ее голосе зазвенела какая-то трагическая невинность.

— Я не знала, что это может быть с первого раза. Ну, тогда, в Купер Парке…

Лицо Джона из бледного превратилось в серо-землистое. Он отчаянно замотал головой, отказываясь что-либо понимать.

— Слушай, а может, на тебе сказалась эта инфекция, которая была у вас в таверне? Так ведь бывает?

— Меня по утрам тошнит, все признаки налицо. Между прочим, никто ни о чем не догадывается, так как одним из симптомов этого заразного заболевания была тошнота. В противном случае женщины давно бы догадались.

Джон, до которого, наконец, полностью дошел смысл слов, сказанных Эстер, сидел мрачнее тучи.

— Проклятье! Из всех бед и несчастий, которые только могли случиться, это самое ужасное!

И он уронил голову на руки, застонав от отчаяния.

Эстер смотрела на него, не отрываясь, и пыталась понять, что происходит теперь в его душе. Долгие годы учебы, тяжелой работы, стремлений к вершинам мастерства — все это пойдет прахом, если о ее беременности станет известно хозяину Джона. Поэтому Эстер не видела выхода в поспешном бракосочетании, так как для подмастерья женитьба влекла за собой такое же наказание, как и в случае, если бы он просто бросил беременную от него девушку. Однако она все же надеялась, что Джон скажет: «Мы поженимся, как только я стану мастером». Раньше она даже была готова к тому, чтобы скрыть свою беременность от него до этого момента. А теперь Эстер вдруг вспомнила, что во всех разговорах он никогда не произносил слов «жениться» или «свадьба», даже не намекал на это. Он говорил «всегда» или «навсегда», и, видимо, Эстер интерпретировала эти слова по-своему. Как же она ошибалась! Теперь, наконец, все встало на свои места. И все происходящее между ними старо как мир.

— Ну, хорошо, — жестко сказала Эстер, чувствуя, как слова застревают у нее в горле. — Выход есть всегда. Со всем этим можно покончить, и никто ничего не узнает. Я слышала, как наши кухарки говорили об одной женщине…

Казалось, Джон ее совсем не слушал. Он так и не поднял головы и продолжал стонать. Эстер вдруг зажала ладонью рот, чтобы остановить поток жалких угроз, готовый вырваться из нее наружу, и выскочила из-за столика. В обычном монотонном шуме кофейни Джон не расслышал звук отодвигаемого стула, и в течение нескольких секунд не осознавал, что Эстер ушла.

Она пулей выскочила из кафе и помчалась по улице. Слезы заливали ее лицо, острая боль от удушья пронзила легкие. Ужаснее всего было чувствовать себя со своей бедой в полном одиночестве, да еще напоследок обнаружить, что Джон никогда не любил ее по-настоящему, чтобы поддержать и успокоить в ту минуту, когда она наиболее в этом нуждалась.

Из-за своего горя Эстер не видела ничего перед собой, натыкалась на прохожих. Некоторые кричали ей вслед грубости, другие толкали в спину. Переходя улицу, она совершенно не глядела по сторонам и один раз чуть не попала под копыта лошади, впряженной в карету. Оглушенная руганью и криками, Эстер скользнула на тротуар и в изнеможении прислонилась к кирпичной стене дома, закрыв заплаканное лицо руками от бесцеремонно разглядывающих ее прохожих.

Она не слышала шума шагов бежавшего за ней человека.

— Какого черта ты вот так носишься? — зазвучал рядом голос Джона Бэйтмена. — Я едва успевал за тобой и видел, как ты чуть не погибла под копытами этой дурацкой лошади! Ты не ушиблась?

Эстер не ответила. Тогда Джон сжал ее запястья, резким движением опустил ее руки вниз, схватил за волосы и притянул ее лицо к своему.

— Ну, слава Богу! А то я думал, что потеряю тебя в такой толчее.