В отчаянии она умолкла.

– Я признаю твоего ублюдка своим. – Какой холод, какой смертельный холод… Словно в жилах у этого негодяя течет змеиная кровь… – Он вырастет моим наследником, но будет испытывать отвращение при одном упоминании имени его матери. Его ждут страдания, и он будет четко знать, что страдает из-за шлюхи, которая произвела его на свет.

Софи затрясло. Эти дьявольские слова резали душу как острые льдинки. Детский плач становился все громче. В ответ из груди начало сочиться молоко.

Дмитриев мерзко выругался. Шагнув к двери, он крикнул одного из своих людей. Тот прибежал запыхавшись.

– Забери это отродье! – почти кинул он заливающегося криком малыша на руки мужику. – Найди какую-нибудь бабу-кормилицу. Она поедет с нами в Петербург.

– Слушаюсь, барин. – Мужик перехватил поудобнее красное, вопящее, мокрое маленькое существо и вышел из комнаты.

Когда вопли младенца затихли, Софи съежилась, обхватив руками истекающую молоком грудь. После того как от нее оторвали сына, силы оставили ее окончательно. Она не могла шевельнуть пальцем; сознание отказывалось воспринимать этот дьявольский кошмар. Нет, это ужасный сон, сейчас она проснется – и все кончится.

– Вставай! – Очередной рывок за волосы, от которого загорелась кожа на голове, поднял ее на ноги. Лицо опухло от удара. – Где Данилевский?

Она покачала головой; Дмитриев снова рванул за волосы и хлестнул ее по лицу.

– Где он?

– Не знаю, – выдавила она, едва шевеля разбитыми, кровоточащими губами. – Он уехал в Могилев. – Софи сама не понимала, почему солгала, разве что из-за слабой надежды на то, что если Дмитриев убедится в отсутствии здесь Адама, ему не удастся обвинить его в прелюбодеянии. Без очевидных доказательств подобные обвинения недействительны.

– Впрочем, это дело не срочное, – пожал плечами князь. – В данный момент это не имеет значения. – Он холодно взглянул ей в лицо с таким брезгливым выражением, словно перед ним было какое-то отвратительное существо. – Что же касается вас, моя вероломная жена…

– Зачем? Зачем вы взяли меня в жены? – не выдержав, перебила его Софья. Этот вопрос преследовал ее с первой брачной ночи, когда он так оскорбительно ясно дал понять, что она его разочаровала, а она совершенно искренне не могла понять почему. Разочарование переросло в явное отвращение; она до сих пор оставалась в полном неведении, что она могла такого совершить, чтобы вызвать у него подобные чувства. Вот и сейчас он смотрел на нее с тем же хорошо знакомым отвращением. Сознавая, что всему тому, что называлось счастьем, пришел конец, она могла задать этот вопрос с удивительным спокойствием. Ответ не имел особого значения, но, по крайней мере, на пороге смерти она хотела бы разрешить эту загадку. – Зачем вы ухаживали за мной, шли со мной под венец, Павел, и когда вы поняли, что я вас разочаровала?

– На самом деле, – кисло усмехнулся Дмитриев, – я разочаровался в вас в первый момент, как вас увидел, – здоровую, наглую, с дурными манерами, без единого намека на утонченность и красоту вашей матери. Я ожидал, что возьму в жены дочь Софьи Ивановны…

– Зачем? – опять повторила она, горя желанием наконец узнать правду, несмотря на боль в лице, звон в ушах и истерзанную душу.

Взгляд его прозрачных, почти белых глаз устремился куда-то сквозь нее.

– Мне была нужна ваша мать, и я бы добился своего, если бы не вы. Вы убили ее, – Теперь Дмитриев смотрел ей прямо в глаза.