– Велик Аллах, и Мухаммед пророк его! – прокричал он, после чего женщины запричитали, а дети завизжали, словно перепуганные щенки.

Забрызганные алой кровью от верхушки шлема до кончика шпор, с покрытыми потом и гарью лицами, трое франков надвигались подобно неумолимому року. Один из раненых сарацин поклонился и протянул пришедшим слоновой кости рукоятку своего кинжала, потом покорно наклонил голову в высоком тюрбане, терпеливо ожидая смертельного удара. Другой сарацин стоял с неподвижностью статуи, глядя перед собой невидящими глазами.

Продолжая тяжело дышать, Эдмунд повелел сэру Изгнаннику сказать мусульманам, что он всем сохранит жизнь, если они скажут, где находится дворец эмира Мусы. В затененный пальмами дворик доносились предсмертные крики людей, вопли о помощи, плач.

– Эмир, которого вы ищете, – перекрывая этот адский шум, прокричал младший из сарацин, – живет дальше по улице Давида. Его дворец расположен вблизи водоема Патриарха.

Эдмунд вспыхнул, голубые глаза его с мольбой обратились к сэру Изгнаннику.

– Знаете ли вы, где находится это водоем?

– Да. Это недалеко отсюда.

– Ради Бога, поспешим туда!

Четверо рыцарей выбежали на улицу, где сразу же натолкнулись на группу разъяренных каталонцев, которые расправлялись с бегущими от них мусульманами. А в домик, откуда только что выскочили Эдмунд с друзьями, ворвалась группа рейнландцев; не разбираясь, они перебили всех, кто там находился, и дворик, посреди которого был фонтан, обагрился кровью.

Горели дома, дым стлался по улице Давида. Кучи тел перегородили ее, алая кровь стекала в сточную канаву. Идти по улице было непросто. Сэр Герт сразу же поскользнулся и упал. После этого он захромал. Двери всех домов были распахнуты, из них неслись нечеловеческие крики.

– Там! Вон там! Видите, это дворец эмира! – закричал Торауг.

Эдмунд побледнел. В здании с белыми колоннами уже кто-то побывал, входные двери в него покачивались на петлях, а на пороге… на пороге лежала обнаженная молодая женщина. Алые ручейки крови стекали с ее растерзанных бедер, собираясь в лужицу на белых ступенях лестницы. Судя по цвету волос, женщина, очевидно, родилась в Европе. Яростные крики и лязг мечей, натыкавшихся на щиты, свидетельствовали о том, что на втором этаже дворца идет борьба.

– Аликс! – Горло Эдмунда напряглось, когда, взбегая по мраморным ступеням, обагренным кровью, он выкрикивал имя любимой. – Аликс де Берне!

Никогда еще за годы своей долгой кровавой истории не видел этот трижды Священный город такого дикого и поголовного уничтожения людей. Мусульмане, сознавая свою обреченность, бились с яростью смертников, защищая каждый дом. Они сбрасывали с крыш бревна, пускали град стрел в крестоносцев, потерявших всякую бдительность и опьяненных терпким вином победы.

Подобно голубоглазым демонам, метались франки по Иерусалиму, выбрасывали из окон тела убитых, убивали людей на улицах, отшвыривая искромсанные окровавленные тела; на мостовых нога тонула в крови по лодыжку.

Эдмунд, обшаривший уже, казалось, все комнаты и темные коридоры дворца, заставил себя остановиться, чтобы решить, что же еще предпринять?

Он пришел к выводу, что Муса Хабиб и оставшиеся с ним люди, очевидно, заняли оборону у подножия широкой мраморной лестницы, ведущей наверх. Щиты, шлемы и оружие франков было разбросано по желто-черным квадратам мраморной площадки, а тела нескольких рослых русоголовых рейнландцев лежали неподалеку.

– Аликс! Аликс! Аликс!

Эдмунд и его товарищи поспешили к лестнице. Пришли они вовремя. Вторгшаяся до них во дворец группа крестоносцев уже была оттеснена сарацинами в посеребренных кольчугах и остроконечных шлемах. Они яростней, видимо, успешно защищали подход к двери из кедрового дерева, окованной латунью.