Как дурак, я забыл, что оно, естественно, написано по-английски. Нет смысла вам повторять, что я абсолютно ни бум-бум в том, что там накалякано.
— Можно его взять? — спрашиваю я.
— Сожалею, — отвечает он, — но я не могу отдать вам этот документ, поскольку здесь говорится об увольнении моего сотрудника…
— Хорошо, хорошо. Храните эту драгоценность. Может быть, английская полиция попросит его у вас через некоторое время…
Я отдаю ему бумажку.
— Мне хотелось бы узнать адрес Марты Обюртен.
— У меня его нет…
— Как так? Она не сообщает его в письме?
— Нет, может быть, она забыла…
— Ну тогда дайте мне ее прежний адрес.
— Фиделити-роуд, четырнадцать. Я пишу адрес в наш фирменный полицейский блокнот с черной кожаной обложкой.
— Очень хорошо. Извините, что побеспокоил вас, мистер Стендли.
Вы заметили, как я стал выражаться? Когда я вернусь в Париж, мои кореша меня просто не поймут.
Кстати, по поводу возвращения в Париж! Необходимо предупредить шефа, а то, чего доброго, он подумает, что я прописался у ростбифов, мне понравилось носить сутану и я принял духовный сан.
Поклон мистеру Пилюле, и я на свежем воздухе. В трех шагах находится здание, где поверху написано: «Почта». Я вхожу и с большим трудом при помощи словаря прошу связать меня с Парижем.
Мне приходится ждать около четверти часа. Но вот на другом конце провода я слышу вибрацию голоса моего шефа. Не то чтобы я всегда находил его мелодичным, но здесь, в этой дыре, он кажется приятной музыкой.
— Алло, патрон?
— А! Это вы, Сан-Антонио? Ну как дела?
— Ну все, нашему приятелю повязали галстук.
— Печально.
— В таких мероприятиях нет ничего веселого, но все прошло пристойно.
Я вкратце описываю ему экзекуцию. Я говорю о последних словах, которые произнес сын Ролле о своей невиновности. Я рассказываю о Марте, лаборантке аптеки, о ее трапезе с Ролле и о типе, бросившем ей послание.
— И в довершение ко всему она исчезла. Вам не кажется это странным?
Минута молчания. Если шеф заткнулся, это значит, что в его котелке кипит работа.
— Кажется, — соглашается он.
— Вы не думаете, шеф, что я мог бы немножко заняться этим? Я понимаю, что Эммануэль теперь лишь кусок холодного мяса, но тем не менее мне было бы очень приятно раскрыть всю правду.
— Вы считаете, там есть что раскрывать? — спрашивает он. И я чеканю ему сухо:
— Я верю в это так же, как вы, патрон! Он никак не комментирует. Он просто принимает к сведению, и все.
— Послушайте, Сан-Антонио, — рожает наконец мой босс, — я даю вам четыре дня отпуска, чтобы вы могли посмотреть Англию, если хотите…
— Спасибо, патрон.
— Но только я вам рекомендую вести себя корректно и очень осторожно. Там — вы, наверное, заметили — с правонарушителями не церемонятся. Помните, что, если вы нарушите их закон, я не смогу вам ничем помочь. Ничем!
— Понятно, шеф!
— Только не надо мне больше звонить… Просто будьте здесь через четыре дня. И он вешает трубку.
Этого человека я знаю так хорошо и давно, как будто, открыв первый раз в жизни глаза, обнаружил его около своей колыбели. Он отправил меня сюда, поскольку сам понял, что дело здесь нечисто. Но он, естественно, держится за свое место и не хочет, чтобы дорогой подчиненный подставил его перед британской полицией.
Так что придется передвигаться на цыпочках, или на пуантах, как говорят балерины, но только значительно тише и осторожнее. |