Серый, страшный, с копытами, рогами, крыльями, неоновым взглядом. Ворующий чужие тела «поносить». Пришедший к ней, очевидно, из ада. И способный разорвать ради неё на части. Буквально. Даже двоих бандюков с пистолетом. И неземной божественный покой сходил на Ляськину душу.

— Ты домой-то зайдёшь? — спросила она смягчившимся тоном. — Слушай, давай хоть шоколадку купим, чайку попить — дома жрать же нечего вообще…

— Ты голодная? — на физиономии Санька отразилось настоящее страдание Стасика. — А у меня ваших денег нет…

— Баксы только? — хихикнула Ляська.

— Да мне-то и баксы, и рубли — всё равно, все они ваши, а не наши…

— Я сама куплю. Надо же тебя угостить чем-нибудь.

— Я ужинал, не заморачивайся…

Перед внутренним взором Ляськи мелькнул монстр, слизывающий с пальцев человеческую кровь.

— Да уж, — сказала она ворчливо. — Человечины у меня точно нет.

— Лясь, да что… да брось… я любое мясо ем… да мне вообще ничего не надо! Ну правда!

И Ляська, осознав, наконец, всем телом, до мозга костей, всхлипнула и порывисто обняла его — сквозь чужую оболочку, сквозь Александра Петровича Дёмина с его «Рексоной» и «Адидасом» — его, серого монстра, ночную рогатую тварь, убийцу — прижалась:

— Где ж ты был всё это время, чёрт паршивый…

Он притормозил на пороге, вглядываясь в темноту квартиры, внюхиваясь в запах какой-то трудноописуемой затхлости, нафталина, сигарет и перегара:

— Над дверью всё ещё висит подкова, да?

Ляська удивилась.

— Ну да. А что? Кому она мешает-то?

— Мне, — сказал Стасик. — Это — от меня. Против фей. Сними, пожалуйста… и отнеси… хоть в кухню. Мне неприятно.

Ляська дотянулась до ржавой подковы, невесть когда и зачем прибитой над дверью отцом, сняла, отнесла на кухонный стол. Когда вернулась, Стасик уже стоял в коридоре и входную дверь прикрыл.

— А эти — дома?

Ляська дёрнула плечом.

— Родители, что ли? Мать — дома. Она теперь часто дома — завод то работает, то не работает. Выпила вечером, спит. А папашку нашего посадили. Он по пьяни подрался с одним и ткнул его ножом случайно…

Стасик хихикнул.

— Ага! Как я сегодня — только не по пьяни. Но случайно!

Ляська дала ему подзатыльник.

— Ну дурак, а! Что у меня за семейство — одни уголовники… тихо ты, мать разбудишь, как я ей объясню…

Прошли в Ляськину комнату. Она включила свет, увидела посуровевшее Стаськино лицо.

— Ты чего?

— Я — не уголовник.

— Обиделся, что ли?

Поймал её за запястья, повернул к себе:

— Лясенька, я ненавижу уголовников. Я ненавижу эту мразь двуногую. Тех, кто режет себе подобных. Тех, кто измывается над беззащитными. Тех, кто отнимает чужое. Ненавижу их. Не сравнивай меня с ними, пожалуйста.

Его взгляд был мрачен и влажен. Ляська вздохнула.

— Ты же можешь вот так… как с Саней этим. Что ж в одного из… из тех — не влез? Других бы остановил. Всё равно спас бы меня.

— Тебя — да. Они бы потом другую замучили. Лясь, понимаешь, я же… вижу. Особенным образом вижу — прости, заяц, человеку не объяснить. Жаль только, что одного упустил. Потом найду.

Ляська передёрнулась. Промолчала. Ей было холодно — и не решить, насколько Стасик прав.