Видимо, они предчувствовали что-то, потому что ждать пришлось недолго. Не ушами — чем-то другим, внутренним слухом, может — душой — Ляська вместе с феями услышала тихий писк младенца.

Судя по писку, младенец был крохотный, может, только что родившийся, и не слишком здоровый. Ляська не успела понять, откуда она это знает; феи переглянулись, одновременно оттолкнулись от бортика крыши и спланировали вниз, как исполинские чёрные грифы, растворившись в сумеречных тенях.

Молодая женщина вышла из подъезда дома напротив. Ляська откуда-то знала, что ей больно, холодно и дико страшно, что её плащ накинут прямо на домашний халатик и что в большой клетчатой хозяйственной сумке у неё в руках — младенец. Этот младенец и вызывал у женщины кромешный неизбывный ужас, чувство вины, жаркую ярость и страстное желание сделать так, чтобы стало спокойно.

Покой — никогда больше не слышать этого тихого писка, похожего на мяуканье голодного котёнка.

Женщина с младенцем в хозяйственной сумке шла быстро и уверенно — знала, куда. Через двор, за забор из неструганного штакетника, на территорию полузаброшенной стройки. Там — кирпичи и несколько открытых канализационных люков.

Об этих кирпичах и этих люках женщина думала, когда младенец ещё ворочался у неё внутри.

Две тени, чернее ночной темноты, скользили за ней, шагах в пяти, невидимые и неслышные, как все тени. Женщина пролезла в дыру, выломанную в заборе. Около недостроенного дома было темно, только тускло светил поодаль дежурный прожектор.

Женщина подошла к бетонной плите, приподнятой над асфальтом, положила хозяйственную сумку на землю и попробовала приподнять крышку люка. Она не поддалась. Женщина пошарила вокруг глазами и подобрала кусок арматуры толщиной с лыжную палку. Всунула её конец в паз на крышке, нажала, чувствуя вспышку боли и злости.

В этот момент одна из теней втекла в её тело струёй чёрного дыма.

И Стасик во плоти вышел в сумрак стоительной площадки.

Женщина бросила арматурину на бетон, поспешно расстегнула «молнию» на сумке и вынула младенца. Младенец был замотан в простыню, покрытую бурыми пятнами, он тяжело дышал, но молчал. Стасик бережно сдвинул грязную ткань с его головки. Ляська увидела, как блестят глаза младенца — он, оказывается, не спал. Стасик взял младенца на руки и поцеловал в лобик. Младенец как-то потянулся, ёрзнул, зажмурился — а когда открыл глаза, они уже светились слабым голубым светом.

Женщина — или фея внутри неё — улыбнулась нежной тёплой улыбкой. Стасик вместе с младенцем нырнул в ночную темноту, а женщина проводила его долгим взглядом, ещё улыбаясь, и принялась за дело.

Она легко отодвинула крышку люка, потом подобрала пару кирпичей, засунула их в сумку, закрыла её на «молнию» — и швырнула сумку в круглый тёмный провал. Удовлетворённо кивнула, когда сумка плюхнулась там, внизу, во что-то жидкое. Задвинула крышку назад, не до конца. Направилась обратно, той же дорогой, какой пришла на стройку.

Фея вышла из неё у самого подъезда. Женщина пошатнулась, но удержалась на ногах. Тяжело оперлась на решётку, отделяющую дверь парадного от выхода мусоропровода, переждала приступ головокружения и тошноты. Ляська опять знала, видимо, потому, что знала фея: женщина решила, что не помнит, не вспомнит, как бросала младенца в колодец с канализационными стоками на дне. Её память отделалась от этих мерзких воспоминаний, как и от самого младенца. Это хорошо.

Женщина отдышалась и вошла в подъезд.

Феи, стоящие на заасфальтированной площадке напротив её окон, переглянулись.