Будущее с Дьюком представлялось Тине столь неопределенным, что в итоге она пришла только к одному решению. Проворочавшись всю ночь, она наконец выстрадала его, когда первые утренние лучи уже начали просачиваться сквозь занавески. Она вспомнила, как наблюдала за рассветом в первое утро с Дьюком. «Новый день», — прошептала она тогда. «Новая жизнь», — ответил он.

По иронии судьбы, именно это воспоминание помогло ей принять окончательное решение. Это будет новая жизнь. Если что-нибудь случится и помешает в дальнейшем быть с любимым человеком, то она все же останется не одна — у нее будет от него ребенок. Больше никаких предосторожностей! Если повезет, она успеет забеременеть прежде, чем их пути разойдутся. Есть еще три недели до премьеры пьесы плюс четыре дня до ее отъезда в Австралию. Времени больше чем достаточно.

И тут она вспомнила свою старую тревогу — не страдает ли Дьюк какой-нибудь тяжелой наследственной болезнью. А вдруг у него вообще не может быть детей? Следует ли так рисковать? Но ему всего тридцать с небольшим, и на вид он просто пышет здоровьем. Игра стоит свеч, решила Тина. Дьюк и так уже слишком много взял на себя, а это будет ее выбор, и не нужны ей ничьи советы. Какими бы ни были последствия, она это переживет. Утвердившись в своем решении, Тина испытала огромное облегчение.

Все оставшиеся до премьеры и ее отбытия в Сидней время она жила легко и спокойно. Впервые все страхи и сомнения отступили, она стала сама хозяйкой своей судьбы. Мысль о будущем ребенке придавала ей энергии и жизнерадостности.

Теперь, занимаясь с Дьюком любовью, она чувствовала его еще острее, пронзительнее, наверное, потому, что стала относиться к нему как к отцу ее ребенка. Обессиленная любовью, она подолгу прижималась к нему, мечтая, что именно в эту ночь в ней зародится новая жизнь.

Тина смаковала каждое мгновение, наслаждалась каждым часом их близости. Она поняла, что лучше рискнуть и испытать великое счастье — пусть даже оно и будет недолгим, — чем трусливо отказаться от него и потом всю жизнь корить себя за это. Как бы то ни было, а счастье стоит риска. Если даже они и расстанутся, у нее будет что вспомнить…

Премьера «Долгой холодной зимы» стала вечером их триумфа. Публика была в полнейшем восторге и бешено аплодировала. Придуманные Тиной декорации и костюмы как нельзя лучше соответствовали настроению пьесы, усиливали впечатление могучей, бьющей через край страсти — это было как раз то, чего добивался Дьюк.

Зрители сидели, не отрывая глаз от сцены, от того пугающего, головокружительного действа, что разворачивалось на ней. Среди публики не было ни одного человека, не поддавшегося таинственным чарам творения Дьюка.

Медленно нарастающий шум аплодисментов перешел в бурную овацию. Все собравшиеся в зале — молодые и старые, мужчины и женщины, простодушные поклонники сентиментальных драм и утонченные эстеты, — все встали и продолжали аплодировать, выражая свое восхищение.

Актеры уже раз десять выходили на сцену, но их вызывали вновь и вновь. Наконец между исполнителями главных ролей на подмостках появился сам Дьюк — и зал охватила настоящая буря восторга. Да, именно его они ждали, именно ему предназначались их аплодисменты и крики «браво»!

После окончания представления в фойе царило настоящее вавилонское столпотворение. Тина краем глаза заметила в толпе Дерка. Он послал ей воздушный поцелуй и в знак одобрения поднял большой палец кверху. Она обрадовалась, что их старая дружба не пострадала из-за обещания, которое она дала Дьюку.

Пока Дьюк тащил Тину сквозь возбужденную и шумную толпу, на них сыпались восторженные поздравления. Он мог бы упиваться слышавшимися повсюду лестными словами и пышными комплиментами, но он отмахивался от всего, желая лишь поскорее оказаться наедине с ней.