– Что с тобой, Даг? Что случилось?

Он остановился, посмотрел ей прямо в глаза и медленно, подчеркивая каждое слово, произнес:

– «Глаз видит всё, но только не себя».

– Шопенгауэр! – рассмеялась Нора. – Он-то здесь при чем?

Но она тотчас посерьезнела, потому что Даг смотрел на нее все тем же странно вопросительным взглядом и продолжал:

– Теперь я начинаю видеть кое-что, чего раньше не замечал, поскольку сам себе мешал.

– И что же, Даг? Что ты видишь? Но он только головой покачал.

– Нет, это ты сама должна выяснить, и ты на верном пути.

Она хотела спросить еще, но на лице у Дага появилось отсутствующее выражение, и он поспешно вышел из комнаты.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Что Даг имел в виду? Что же такое он видел, но не хотел сообщить Норе? Она-де на верном пути и вот-вот выяснит все сама. Так говорит Даг.

Ей-то отнюдь не казалось, что она вот-вот что-то выяснит. Он оставил ее в полном замешательстве. Она ничего не понимала.

Но не жалела, что сообщила ему о том, как развивались события. Наоборот, ее не оставляло ощущение, что сказано было не все, однако же Даг не хотел продолжать разговор. При встречах они подтрунивали друг над другом, развлекались как могли. Весело и открыто. Но стоило ему заподозрить, что она собирается о чем-то спросить, как он тотчас со смехом исчезал. Не желал говорить ни о Тетти, ни об иных серьезных вещах. Как только она упоминала что-нибудь такое, Даг спешил отшутиться. Не очень-то на него похоже, но, видимо, тут есть свои причины, так что надо смириться.

Хотя порой Нора досадовала на него.

– Вот увидишь, все образуется, – легкомысленно говорил он в ответ на ее удивленные взгляды.

Нет. Неправда. Само собой ничего не решается.

Что же ей делать? Есть ли какой-нибудь способ…

Она вправду испытывала беспокойство, места себе не находила. Шли дни – и никаких событий. Все вдруг словно замерло в неподвижности.

Однажды вечером позвонила бабушка, сказала, что им надо поскорее повидаться, «покрепче обнять друг дружку и забыть все глупые, злые слова». Она тогда, мол, очень рассердилась. И если вела себя глупо, то Нора должна ее простить. Видно, она стареет и порой действует невпопад.

Бабушка долго шумно веселилась по телефону. Но щекотливых тем старательно избегала. Как и сама Нора. Хотя бы это она усвоила: бабушку с места не сдвинешь, нечего и пытаться. Нужно принимать ее такой, как есть. Некоторые вещи для нее святы, и она будет защищать их любой ценой. Например, образ ее матери, Агнес. Тронешь разукрашенную икону – пеняй на себя. Нора об этом и не помышляла. Шумно веселилась по телефону вместе с бабушкой, и та наверняка повесила трубку в прекрасном настроении. На следующий день почта доставила маленький подарок. «Пустячок – побрякушка, как говорят, модная сейчас у подростков», – написала бабушка в письмеце.

Нора сразу же сочинила благодарственный ответ. Снова тишь да гладь кругом – на радость бабушке.

Но больше ничего не происходило.

Временами она брала на руки Сесилию, но после той истории с коробкой лоскутков, когда Нора нашла письмо, личико куклы словно замкнулось, стало неподвижным. Это беспокоило Нору. Письмо она прочла с куклиного согласия, во всяком случае, так ей казалось. Почему же Сесилия замкнулась в себе? И в размышлениях она больше Норе не помогала, чем сильно ее огорчала. Причиняла боль – вот так же бывает, когда живой человек неожиданно отворачивается от тебя, без всяких объяснений.

Сейчас Нора жила как бы в пустоте.

И шаги больше не приходили, не останавливались у нее на пороге. И будильник на подоконнике давненько не тикал.