Тут они как были, наполовину нагие, сели на кушетку:

— Существует красота женской души, ею следует наслаждаться лишь нравственно и лишь с помощью платонических идей. Есть природная красота тела, которая сама призывает к наслаждению, но одновременно позволяет себе считать преступлением против благосклонной природы, если ее ценят меньше, нежели огонь или мускатный виноград. Конечно, это преступление! И красота души, и красота тела подвержены увяданию и смерти — так отчего же ими не наслаждаться, отчего же к ним не приобщиться?

_____________

Не любить, не наслаждаться — вот величайшее преступление против Бога и природы... но и невинность ума и сердца, и чистоту души и тела, и безоблачную жизнь, и благородное, радостное, простое бытие — все это может попрать, отравить и уничтожить дьявол (в том же можно обвинить и целую свору критиков и деспотов всех мастей, которые и знать не желают о том, что есть хорошо и что есть плохо), для него муки ада — не наказание...

_____________

Бывает, что власть животных страстей и чувственных порывов над человеком так велика, что никакое чувство совести не в состоянии предъявить на него права, тогда это животное начало в человеке извиняет весьма существенную нехватку умственных способностей; недостаток чувства и проницательности — того, что дано культурному человеку, но в случае неправильного применения может превратить культурного человека в изощренного злодея...

Никто, любовь моя! не имеет права отобрать у меня то, чем наградили меня природа и ее Творец. Никто не имеет права предписывать мне законы, по которым другой индивид может ущемлять мою естественную свободу воли — которые не продиктованы мне моралью и выставляют любовь пороком, — в этом меня не убедит ни один закон...

Судии сердца и чувств, деяний и жизни сойдут на землю, словно яростные бури и грозы, словно война и чума, чтобы наказать человеков, чтобы окончательно их пробудить: однако никакой закон не заставит меня отказаться субъективно уважать то, что власть объективно может у меня отнять. „Кто ты такой, что смеешь судить себе подобного или другого, не выказывая ему высочайшей и чистейшей объективности того, что судит?“ Этот вопрос, милая Люцилия, простирается надо всем, что безосновательно вменяется человеку в вину...

Нужно сказать, что самонадеянность людской природы вместе с воспитанием воздвигли жестокую преграду между человеком и человеком, и преграда эта — первое препятствие на пути к самопознанию...

Как низко пал человек! Зависть, гнев, мстительность, злоба, несправедливость, жестокость, бесправие, хитрость и обман проникли в сокровеннейшие святыни его души, претворились в дела и отпечатались неприятными чертами у него на лице... Лафатер в физиогномике описывал только пристойный материал; настоящую же таблицу образцов из сатанинской фабрики можно увидеть на каждом Bal pare или за игровым столом, и даже во время полового акта, в момент высочайшего наслаждения, в облике человека прорывается наружу губительный демон a la Justine...

Как же тогда человеку избежать порчи человека? Как бы низко человек ни пал, он способен возвыситься: чарами воображения; познанием видимого и невидимого Бога в природе и в человеке; добродетелью, справедливостью и долгом.

И как же радостно зовет тогда к наслаждению не плотское чувство, но чистая душа естественного человека. Все в нас погружается в благоговейное раздумье, звучат простые, исполненные гармонии перезвоны колоколов — торжественное пение, возвышенные и священные тайны настраивают сердце на мысли о лучшем из миров... Вергилианское блеяние радостных стад, звон цикад, поднимающиеся к небесам песни жаворонка, атмосфера, в которой яркими цветами играют огненные лучи дневного светила и мягкий свет Селены, безмолвно идущей меж духами ночи, о Люцилия, все это — природа и искусство — творения Бога и человека — наслаждение и боль, мощный торс немецкого Геркулеса и розовая эмаль французской Психеи — все это вытянет падшего человека, погрязшего в низменных страстях и удовольствиях, из ставшей ему привычной, привитой ему воспитанием трясины дурных привычек, возвысит его, и свободно отбросит он животное начало, свободно посмотрит в сияющее око мира и нежное око любимой женщины — все это возвысит его до блаженства и радостного восхищения.